Неимоверно! Но он был жив.
Баронесса легонько прикоснулась к моей руке, указала взглядом на служанку.
— Выгнать?
Я скорее прочел по губам, чем услышал. Отрицательно покачал головой.
— Пока мы здесь, она не проснется.
— Почему?
— Потому! — сердито прошипел, исключая возможность несвоевременной дискуссии.
"Мертвец" приоткрыл левый глаз. Я вдруг поймал на себе живой, яростный взгляд. Более того, он знал, кто мы и зачем пришли. Как такое может быть? Михась давным-давно должен гореть в аду!
— Спроси его, где тайник, — велел Мирославе.
Она молчала.
— Ну же! Давай! Слышишь! Спрашивай! — легонько подтолкнул в спину.
— Михай, где тайник? — ее дрожащий голос тяжело узнать. Еще немного и она сбежит или свалится в обморок.
— Хе… Хе, — не то смех, не то стон.
Преодолев отвращение и нарастающий страх, "заглянул" в его мозг. И… чуть не пропал, не захлебнулся океаном ненависти, не заблудился в лабиринтах безумия, не увяз в бездонной трясине ада. Он давно уже там. А я – безумец! Полез добровольно… Хоть бы ноги унести…
Голова шла кругом. Время то ли неимоверно сжалось, переходя в 0-пространство, то ли растянулось вечностью. Что, впрочем, едино. Мое тело разрывали тысячи слепяще-ярких молний. Постепенно они слились в сплошное зарево. Я пытался кричать, но не мог. Затем боль, перейдя порог чувствительности, исчезла. Вместе с ней перестал существовать и мир. Сплошная, бесконечная тьма. Далекая прародительница материи. И вдруг – знакомые глаза: Жаклин? Улита? Мирослава? Нет! Моя старшая сестренка Алена! Ну, конечно же, она! Наконец проявились лицо и губы. Что-то говорит?
— Ну, как же так неосторожно, братишка? Ступай за мной. Держись! Держись! Мы с тобой обязательно выберемся.
Вначале вернулась адская боль. Затем сплошное зарево рассыпалось в отдельные молнии…
— Знаю, тяжело, больно. Ничего, до свадьбы заживет! Еще шажочек! Вот умница…
— Андрий! Андрий! Что с тобой?
Если бы не Мирослава – наверное, грохнулся бы всем девяностокилограммовым весом на пол.
— Все! Теперь уже все хорошо! Погоди немножко, дай отдышусь.
— Ох, как же ты меня напугал! Стал прозрачным, будто тень! И чего только со страху не привидится!
— Я знаю, где тайник. Ну-ка, посвети. Сюда. Вот так.
Подошел к стене. Нашел вырезанные прямо на каменных плитах морды зверей: волк, лиса, медведь, заяц. Козел! Вот, что мне нужно. Сильно большим и средним пальцами вдавил его глаза. Пусть и неохотно, со скрипом, но все же они ушли вглубь. Там что-то щелкнуло, сработал старый механизм.
Я еще чуть-чуть поднажал, толкнул. Раздраженно скрипнув, потайная дверь приоткрылась.
С кровати послышался не то крик, не то стон. Теперь он нам безразличен.
За дверью была совсем небольшая комната, напоминавшая каменный куб изнутри. В ней я увидел прикованный к вмурованному в стену железному кольцу скелет с остатками истлевших лохмотьев и два сундука: один – большой, другой – поменьше.
Отодвинувшись в сторонку, пропустил баронессу. Увидев на полу скелет, Мирослава пошатнулась.
— Тетушка, — прошептали бледные, без единой кровинки губы. — Я так и знала. Будь он навеки проклят!
Затем подняла крышки сундуков. В одном нашла затянутые бечевой кожаные мешочки. Развязав один, высыпала на ладонь золотые монеты. В другом лежали драгоценности и документы.
— Свободна! — простонала она и, тихонько ойкнув, потеряла сознание.
Подхватив на руки я вынес ее из тайника. Ногой вернул дверь на прежнее место. Перекинув податливое тело, словно боевой трофей, через плечо, пошел обратно в спальню. Проходя мимо кровати, глянул на останки того, кого при жизни звали Михаем. Он сотворил ад на земле для других и побывал в нем сам. Не мне судить, не мне прощать. Тем более что душа его уже летела на суд Божий… А дальше… дальше демоны потащат ее в ад. Навеки…
Пришла в себя Мирослава спустя полчаса.
Удивленно посмотрела на меня полными печали и тоски голубыми глазами. Смахнула одинокую слезинку.
— Хорошо, что хоть ты мне не приснился!
Прижав ее покрепче к груди, ласково шепнул на ухо:
— Милая, это был не сон. Ты – свободна, слышишь – свободна! Я же говорил, что спектр моих услуг широк… весьма…
* * *
Почти четыре месяца я прослужил в личной охране Кочубея. За это время пожелтели и опали листья с могучих красавцев-дубов, многочисленные стаи птиц улетели на юг. Выпал, растаял и снова выпал снег. Проходил день за днем, одна неделя сменяла другую. Наконец, зима окончательно вступила в свои права. Теперь ее позиции казались незыблемыми, чего нельзя сказать обо мне. С одной стороны – после памятной дуэли и смерти Михая Дольского, которую людская молва целиком списала на мой счет – меня явно побаивались и не задевали, а с другой – откровенно недолюбливали, а то и ненавидели.
Раз в неделю с молчаливого согласия Василия Леонтьевича я ночевал в замке Мирославы. Баронесса переживала вторую молодость. Будто гири сбросила с ног, расправила крылья, похорошела. В знак благодарности заставила принять тысячу червонцев, которым я пока так и не нашел применения. Баронесса написала королю письмо с просьбой восстановить ее в законных правах. Мечтала вернуться домой, в Восточную Саксонию. Уговаривала меня последовать за ней. Обещала свою любовь и сытую, безбедную жизнь.
Несмотря на недовольные взгляды жены, приблизил меня к себе и Кочубей. Может, потому что я всячески потакал его амбициям. Намекал, а то и открыто говорил, что лучшего гетмана, чем он и сыскать-то невозможно.
Трижды генеральный судья посылал меня с письмами к полковнику Искре. В это время в Диканьке прошел слух, что гетман Мазепа направит Полтавский полк на подавление мятежа донских казаков Булавина.
Вот тогда-то мне и пришлось побывать в гетманской столице Батурине.
Перед отъездом ко мне подошла Мотря Васильевна.
Я знал, что она меня недолюбливает, сторонится. Тем неожиданней стал наш разговор и ее просьба.
Мы шли по зимнему парку. В эту пору темнеет рано. Кажется, что уже глубокая ночь, на самом деле – не позднее семи. На небе ярко сияют звезды. Рогатый месяц дарит свой холодный призрачный свет. Над крышами вьется легкий дымок. Голые ветви деревьев чуть шевелятся от холодящего дыхания ветра. Под ногами весело поскрипывает неправдоподобно белый снег. Облачка пара, сорвавшись с губ, оседают капельками на волосках, ворсинках меха.
Видно, что разговор ей начать нелегко. Молчу и я. Вот, наконец, решилась.
— Я знаю, Андрию, что ты завтра едешь в Батурин. Хочу тебя просить… да не знаю… як лучше…