"Да Бог с ней, пусть полетает!" – решил я и, вынырнув из теплых мягких объятий перины, вернулся к столу.
Окинул его придирчивым взглядом. Остановился (вот уж никогда не догадаетесь) на сале! Один за другим отправил в рот три ломтика. С удовольствием прислушался, как они "тают". Похоже, вхожу во вкус казацкой пищи.
Со стороны ложе вначале послышалось едва слышное всхлипыванье, быстро сменившееся бурным рыданием. Все, что удерживалось внутри долгие годы, сегодня неудержимо хлынуло наружу.
Я подошел к кровати, стал ласково теребить ее волосы.
— Мирослава! Все хорошо… Да успокойся же наконец!
— Ты, Андрий, ничего не понимаешь! Если б ты только знал! Думаешь, глупая баба ошалела от счастья?
— Да нет, ничего такого я не думаю.
— Думаешь! Думаешь. А знаешь, как я здесь очутилась. Среди варваров… В Богом забытой стране. Я – саксонская баронесса фон Граувиц. Мои предки прославились еще в походах за гроб Господен, сидели по правую руку от самого короля…
"Вот тебе и на! — подумал я. — Впору переходить на немецкий!"
Но ее уже нельзя было остановить. Да я и не пытался.
— Во время чумного мора умерли все! Слышишь, все! Отец, мать, старший брат и две сестренки… Слуги тоже… Кто не отдал Богу душу, в ужасе разбежались. Меня, едва живую, нашел в пустом замке среди мертвецов священник. Добрая душа, он не только пристроил меня в монастырь, но и разослал письма родственникам. Но никто, слышишь, никто, кроме самой бедной двоюродной тетки Миранды, проживавшей в Польше, не откликнулся. Ей и без меня было несладко, а со мной стало и вовсе невыносимо. Думаю, потому она и дала согласие на брак с Михаем Дольским, родители которого давно осели в Украине и даже успели построить вот этот ненавистный замок. Они мечтали, что их непутевый сын, женившись на знатной, пусть и бедной, девушке, продолжит их род. Так мы оказались в этой каменной клетке…
Мирослава облизала пересохшие, дрожащие губы. Как простая девчонка, шмыгая носом, утерла рукой заплаканные покрасневшие глаза.
Пришлось нести бокал с остатками вина, которое она с жадностью одним залпом выпила.
— Думаю, что Михай был болен с рождения. А после смерти родителей окончательно сошел с ума. Напивался до потери чувств, избивал слуг, не щадил и жену.
Первый раз он изнасиловал меня в неполные пятнадцать… Потом избил и пригрозил, если проболтаюсь – убьет. И я молчала… А что я могла сделать? Почти ребенок, в чужой, дикой стране. Это повторялось вновь и вновь… Видишь, Андрий, мелкие рубчики? Нет, это не следы болезни… Шрамы. Тетушка все же узнала и… на следующий день исчезла. Прошел слух, что утопилась в реке. Будто даже нашли тело и похоронили. Через год Михай взял меня в жены. Однако в моей жизни мало что изменилось. Муж продолжал пить, насиловать. И только десять лет спустя его настигла Божья кара… В объятиях кухарки…
Я попытался ее приласкать, отвлечь от горьких мыслей, но Мирослава лишь недовольно отмахивалась.
— Ну, все! Все! Успокойся, ведь самое страшное уже позади. Ты еще молода, красива, богата и свободна.
— В том-то и дело, что нет! — горько усмехнулась, уже взявшая себя в руки, баронесса.
Теперь пришла очередь удивляться мне. Однако, не желая торопить события, молча дожидался продолжения.
— Во-первых, мне уже за тридцать; во-вторых, муж ничего мне не оставил, кроме своего ненавистного имени: ни бумаг на имение, ни денег, ни драгоценностей; а в-третьих – черти б его побрали – до сих пор жив сам! А я по-прежнему в клетке и его раба.
— Но ты же сказала, что Бог его покарал!..
— Да, его хватил удар. Одна сторона усыхает… и рука и нога. Он мычит, плюется и ходит под себя. Вот уже пятый год…
— Неужели за все эти пять лет?.. — я выразительно заглянул в глаза Мирославы.
— Но я не могу… ненавижу себя за это, но не могу… Кроме того, пока он жив, есть хоть какая-то надежда отыскать тайник. Там золото и бумаги… Там моя свобода…
Какое-то время мы молчали.
— И где же обитает твой благоверный?
— Зачем тебе? Зрелище отвратное. Да и ни к чему вовсе.
— Мирослава, где он? Ну же! Говори!
— В комнате под нами… На первом этаже… Где же ему еще быть?
— Так он нас слышал…
— Михай плохо разумеет… А если… Тем лучше! Я хотела бы ему устроить ад на земле… Хотя бы по одной слезинке за тысячу моих…
— Одевайся, милая, и пошли!
— Куда? На дворе уже ночь.
— К нему. Проводи меня к Михаю.
— И не подумаю…
— Говорю, веди! Вдруг я смогу помочь.
— Ты? Мне? И позволь узнать, чем? Он уже и говорить-то не может.
— Мирослава!
Я глянул на нее столь пронзительно и строго, что не пришлось "нажимать нужные кнопки".
— Ну, хорошо! Сам напросился… Видит Бог, я не хотела… Аппетит пропадет надолго. И не только аппетит…
Не знаю, как насчет моего аппетита, но ее настроение испортилось мигом. В глазах появился злой блеск, губы побелели, сжались в тонкую линию, а в уголках глаз и губ прорезались глубокие морщины. Теперь я отчетливо видел ее "за тридцать".
Поверх рубахи Мирослава набросила лежавшую в изголовье меховую накидку. Взяла подсвечник, зажгла обе свечи.
— Ну что ж, идем! Только тихо!
Ночью в коридоре стало еще холодней. Можно подумать, что за стенами замка поздняя осень.
Мирослава ступала бесшумно, бледная и непостижимо нереальная. Почти не отбрасывала тени. Если бы не дрожь, с которой ей так и не удавалось совладать, то я бы, пожалуй, вспомнив о привидениях, перекрестился.
Тонкое белье от холода защищало плохо, может, потому и у меня стали поцокивать зубы.
Спустились по лестнице на первый этаж. Прошли две небольшие комнатки. Переступили порог третьей.
Сразу повеяло запахом склепа. Здесь, кроме небольшого стола, на котором валялась пара грязных мисок да глиняная кружка, я увидел кровать и стул, на котором сидя дремала служанка.
Сначала не мог понять "что" лежит на кровати. Может, потому что на стене тускло коптил лишь один из трех масляных светильников. По мере приближения к этому страшному ложе в нос ударили вонь мочи, грязи и мертвечины.
Я был готов ко многому, но зрелище оказалось действительно жутким. Существо, лежавшее на пропитавшихся мочой и подгнивших козлиных шкурах, нельзя было назвать человеком.
Вот тебе и ад на земле!
Длинные грязно-седые волосы узлами спутались с такой же бородой. Лицо, обтянутое ссохшейся и пожелтевшей, словно старый пергамент, кожей, напоминало лицевую часть черепа. Нос, губы и брови казались на нем совершенно неуместными. Выглядывающие из-под заменявшей одеяло шкуры правая рука и нога мумифицировались. Неимоверно худые пальцы левой руки с длинными загнутыми ногтями подрагивали. Чуть заметно вздымалась грудь.