— Договорились, — кивнул Хейке.
Арв с удивлением переводил взгляд с одного на другого. Он чувствовал себя в некотором смысле лишним и никак не мог понять, что между ними общего.
Оставив в стороне рождественские приготовления, Хейке поскакал к акушерке, которая жила в маленьком домике на другом берегу озера.
Времени на болтовню у нее было не так много, она как раз варила рождественскую кашу, но между делом могла выслушать его.
Хейке всегда представлял себе акушерок толстыми, жизнерадостными женщинами, а эта была щуплой, костлявой, беспокойной.
Эрланд Бака? Зачем ему об этом знать?
Хейке пришлось прочитать ей целую лекцию о своем пропавшем родственнике. Не мог ли Эрланд быть приемным ребенком?
— Эрланд? — захохотала она. — Это, конечно, кукушонок, но… Куда же подевалась соль?
Кукушонок? Сердце у Хейке забилось. Наконец-то он вышел на верный след!
— Ну, вот, нашла.
Посолив кашу, акушерка присела на минутку за стол.
— То, что этот самый Эрланд не записан в церковной книге, имеет свои причины, молодой господин! Дело в том, что он незаконнорожденный. Он рожден в грехе и блуде. А таких детей не записывают в церковные книги!
— Но разве он не пятый сын? — спросил Хейке, совершенно сбитый с толку.
— Он рожден от другого отца. Ах, это такая печальная история! Сюда приезжало из Стокгольма несколько знатных господ — погостить у прежнего хозяина поместья. И одному из них приглянулась Бритта Бака — и она была не против. Муж ее трезво смотрел на вещи и признал Эрланда своим. Но церковь не захотела признать его.
— Значит, Эрланд все-таки родился здесь?
— Я сама помогала ему появиться на свет, — сказала акушерка. — Господи, как он орал! Словно протестовал уже тогда! Да, это новый хозяин имения, граф Поссе, распорядился, чтобы его взяли в солдаты. Он хотел сделать мальчику хоть какое-то добро, потому что он много страдал в детстве, поскольку тот знатный господин, гостивший в его доме, плохо обошелся с его матерью.
— Но почему вы так уверены в том, что именно этот человек его отец?
Акушерка засмеялась, показывая все три своих зуба.
— Потому что сам Бака всю зиму провел на принудительных работах в Вехье!
Вот оно что. Значит, так оно и есть.
— А ты-то сам, мальчик? Твоей матери пришлось потрудиться, производя тебя на свет! С такими-то плечами!
Только акушерка могла сказать такое.
— Она умерла, — коротко ответил Хейке. Ее покрытая редкими волосами голова несколько раз кивнула.
— Могу себе представить. Тебе ведь и самому приходится не сладко, мальчик?
— Да, — ответил Хейке.
Все возможности найти Кристера в Бергкваре были теперь исчерпаны, акушерка подтвердила это.
И Хейке решил все-таки поехать в другую Бергквару. В ту, что находилась на берегу моря, на границе между Смоландом и Блекинге.
Он колебался. Ему было так хорошо среди своих новых друзей. А тут опять в дорогу! Он вдруг почувствовал себя невероятно усталым.
Вернувшись домой, он узнал, что Арв так простудился, что посещение бани, а затем прогулка по морозу могли бы оказаться смертельно опасными для него. Так что Хейке пришлось идти одному, и так оно, собственно, было лучше. Он был стеснительным по натуре, и богобоязненное воспитание Елены только усугубили его стыдливость.
И, уже выходя из бани, чистый и свежий, в красивой, одолженной у Арва, одежде, выстиранной Гуниллой и пахнущей хорошим мылом, он услышал колокольный звон в бергундской церкви.
Звонили к рождественской службе.
Повсюду загорелись факелы, люди бегали от конюшни к дому, заканчивая последние приготовления. И никто не обратил внимания на одинокую, высокую фигуру, пробирающуюся среди деревьев парка к мысу, на котором находились руины старинного замка.
Хейке показалось, что в замке таится какая-то опасность. Одна из четырех башен по-прежнему возвышалась над развалинами, но готова была в любой момент рухнуть. Эрланд, который уже ждал его, стоял на безопасном расстоянии от возможного обвала.
Встретившись в темноте, оба молодых человека обратили внимание на то, что они почти одного роста. Оба статные, рослые — но, ах, настолько различные! Если Эрланд был красавцем, то о Хейке этого нельзя было сказать: можно было подумать, что встретились принц и лесной тролль.
— Ты хотел поговорить со мной? — по-мужски бесцеремонно произнес Эрланд. Собственно, он ничего не имел против этого обделенного судьбой демона, или как там его еще можно было назвать.
— Да. Может быть, присядем на скамейку? Ни морозный воздух, ни жесткая скамья не беспокоили их: оба привыкли к суровым условиям.
— Ну так что же? — сказал Эрланд, когда они сели.
Помедлив, Хейке произнес:
— Это касается… Гуниллы.
Эрланд сразу насторожился.
— Я не знаю, что было между вами, — продолжал Хейке. — Но у меня создалось впечатление, что она боится тебя и в то же время желает тебя — тебя и никого другого. Поэтому мне кажется, что тебе не следует покидать Бергквару.
Эрланд неуверенно фыркнул, и Хейке показалось, что тот его понимает.
И он храбро продолжал:
— Мне кажется, у нас троих — у тебя, у меня и у Гуниллы — есть нечто общее, а именно, трудное детство.
Эрланд не взялся бы опровергать то, что у Хейке было трудное детство.
— У Гуниллы? Разве она… — произнес он.
— Думаю, ей пришлось гораздо хуже, чем нам с тобой. Ведь мы в одинокие минуты могли противопоставить себя окружающему миру, так что мнение людей не слишком много значило для нас.
— Совершенно верно, — согласился Эрланд, постепенно оживляясь.
— В то время как для нее мнение окружающих значило очень много и подчас неправильно ориентировало ее.
— Что ты под этим понимаешь?
— Разве ты не знаешь, что ее отец проклинал все, что было связано… с эротикой?
— А, этот старый, распухший козел!
— Я сам не видел его. Но я видел, что он сделал с Гуниллой и ее матерью.
— Я набью ему морду за это!
— Нет, подожди пока, ты только испортишь дело. Гунилла ведь для тебя дороже всего остального, Эрланд! И она так боится тебя!
— Почему это? Я ведь хочу ей только добра!
— Но ведь ты хочешь обладать ею, не так ли? — смущенно произнес Хейке. — Я имею в виду, телесно. Спать с ней.
— Да, это верно.
— У Гуниллы отвращение к такого рода вещам. Ее мать вела себя довольно легкомысленно…
— О, да!
— А ее отец предрекает ей геенну огненную за совершение грехов. Каково, по-твоему, приходится Гунилле?
— Ты считаешь, что они совершенно испортили ее? — подавленно произнес Эрланд. — Что теперь она всегда будет отбрыкиваться от меня? Всегда будет холодной?
— Нет, Гунилла хочет тебя, Эрланд! И в этом ее трагедия. Она хочет любить тебя — и именно это ее больше всего пугает. Ей становится дурно при мысли о том, что она такая грешница.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});