— Я не буду делать глупостей! Ты можешь положиться на меня!
У Гуниллы застучало сердце.
— Ах, меня мучает из-за тебя совесть, Эрланд! Ты так добр, но я ничего не могу с собой поделать.
— Я это знаю. Этот странный Хейке говорил со мной об этом. Я могу подождать, Гунилла. Я ждал тебя три года, и я могу подождать еще три. Так я думаю.
Она беспомощно рассмеялась.
— Это глупо с твоей стороны!
Эрланд так обрадовался, увидев свою подругу детства смеющейся после всех этих трудных для нее лет, что чуть не обнял ее. Но он крепко держал себя в руках.
Днем шел снег, и теперь в лесу стояла девственная тишина.
Бравый солдат держал ее за руку, и она была не против, хотя и старалась держаться от него на расстоянии. Они шли не спеша, гораздо медленнее, чем думали.
— Ты была единственной, кто хорошо относился ко мне в детстве, — с благодарностью произнес он. — Все остальные называли меня приблудным и еще по-всякому.
— Будто ты сам натворил что-то, — опустив голову, сказала она. — А ты был моим защитником, помнишь?
— Да. Я защищал тебя от ведьм и лесных троллей.
Оглядевшись по сторонам, он рассмеялся.
— Какими глупыми мы были! — сказал он.
У Гуниллы сразу отлегло от сердца, и она сама не знала, что глаза ее наполнились любовь и восхищением, когда она улыбалась ему.
Он с трудом обуздал себя. Все-таки этот удивительный Хейке был прав: он, Эрланд, очень нравился ей.
И пока они предавались воспоминаниям детства, лес звенел от их радостного смеха, и Гунилла чувствовала себя совершенно раскованной.
Но потом Эрланд затронул больную тему.
— Не хочешь ли ты сходить со мной и взглянуть на мой солдатский надел? Только взглянуть! Она словно окаменела.
— Ты можешь взять с собой свою мать, — успокоил он ее.
Она неуверенно кивнула, прикусила губу. Впереди виднелся уже Кнапахульт.
— Мы можем так прекрасно устроить все, Гунилла! Гардины на окнах и…
Гардины? Гардины ! Словно речь шла о самой Бегкваре!
— А для моего ткацкого станка место найдется? Сердце у Эрланда чуть не выскочило из груди.
— Конечно! — восторженно воскликнул он. — Там есть прекрасное место для него!
— Как выглядит этот дом?
— Там можно разбить небольшой садик, если хочешь. Участок немного заброшен, поскольку дом пустовал уже два года, после того, как старый солдат Кланг умер. Но весной я могу вскопать его. Зато надворные постройки там хорошие.
Она погрузилась в мечты. Собственный дом? Никакого влияния родителей. Быть себе во всем хозяйкой. Вести хозяйство, печь хлеб, стирать, убирать — для себя и для…
И тут Эрланд произнес фатальные, необдуманные слова:
— И представь себе, на траве играют дети…
Резко остановившись, Гунилла вникла, наконец, в смысл его слов. Из груди ее вырвался тихий, похожий на крик, вздох.
Она изо всех сил пыталась предотвратить истерику.
— Не надо, Эрланд, не надо, — беспомощно всхлипывала она, собираясь уже убежать прочь.
Но он уже понял свою ошибку и схватил ее за руку.
— Забудь об этом, Гунилла, я имел в виду не это! Это я обмолвился насчет детей. Ты же знаешь, я могу подождать, мы можем спать в разных комнатах, только бы ты переселилась ко мне! Я всерьез намереваюсь жениться на тебе. Ты согласна?
С трудом выдавливая из себя слова, она произнесла:
— Ты ведь понимаешь, что я не могу этого сделать. Но ты имеешь право на детей, как и все остальные. Только я не…
— Гунилла, — умоляюще произнес он. — Мне не нужны дети, только ты будь со мной!
— Ах, Эрланд, — жалобно произнесла она так, что у него защемило сердце. В ее глазах было столько любви и тоски. — Ах, Эрланд, что же нам делать?
И она сорвалась с места и бросилась бежать к Кнапахульту.
А он стоял и смотрел ей вслед, со смешанным чувством смирения и надежды. Не было никакого сомнения в том, что она любила его. Если бы он мог только держать язык за зубами!
И он поплелся обратно в деревню.
В душе Гуниллы была полная неразбериха, когда она вошла в дом и поклонилась родителям. Мать как раз направлялась в хлев, и Гунилла предложила ей свою помощь. Но об этом не могло быть и речи — в ее лучшем, рождественском платье.
— Я сейчас вернусь, — сказала Эбба. — А ты пока накрой на стол, Гунилла!
Дочери не очень-то хотелось оставаться наедине со своим отцом. Более чем когда-либо ей не хотелось говорить с ним. Поэтому она стала торопливо доставать рождественскую еду, ходила, опустив глаза, туда-сюда, стараясь не смотреть на него. Встреча с Эрландом взволновала ее: она была приятно возбуждена и в то же время напугана.
Карл слонялся без устали по кухне, заложив руки за спину, в черной рясе с широким воротником. При этом он бормотал что-то из Библии и строго наблюдал за приготовлениями Гуниллы.
— Рада видеть вас на ногах, отец, — сказала она. — Вы, как я понимаю, уже здоровы?
— Да, с Божьей помощью. Врач мне мало чем помог, меня спасают лишь молитвы.
— Я слышала, Вы были у Угле-Кьерсти, — наивно заметила Гунилла.
— Угле-Кьерсти? — ядовито произнес он, прерывая свою неутомимую ходьбу. — Не думаешь ли ты, что я имею дело с языческим колдовством? Нет, я ходил туда по наущению твоей матери. Нет, Господь услышал мольбу своего апостола и пришел на помощь.
Он подошел к ней ближе, так что она чувствовала исходящий от него гнилостный запах. У Карла были гнилые зубы.
— Ну, что? Господин Грип опять отпустил тебя?
Гунилла задрожала от отвращения, услышав его голос. Она знала, что за его лживым пафосом прячется распутство. И она знала, что любая другая девушка на ее месте, имея такого бабника-отца, гордилась бы им.
У нее же вызывала глубокое отвращение лживая сущность отца, его фальшивая религиозность и привычка сваливать все на «распутство» Эббы. Она понимала, что это он разрушил ее чувственную жизнь, он навредил ей куда больше, чем похождения Эббы в амбаре.
Раньше он всецело подавлял ее. Но поддержкой для нее послужили мудрость и приветливость инспектора Грипа, любовь Эрланда и — не в меньшей степени — понимание Хейке. Она чувствовала, что отец больше не имеет над ней власти, он был просто жалким хвастуном.
— Нет, отец, — твердо произнесла она. — Я не собираюсь выходить за господина Грипа, потому что мое сердце принадлежит другому.
Карл побагровел.
— Что? — взревел он. — Как ты смеешь так говорить, девчонка!
— Мне нравится Эрланд Бака, отец. Вы разрушили мою жизнь, поэтому я не могу выйти за него замуж. Не могу выйти ни за кого!
— Эрланд Бака, — вне себя от ярости произнес Карл. — Этот лоботряс, этот зачатый в грехе подонок! И ты хочешь его, отворачиваясь от такого образованного и состоятельного человека, как писарь? У тебя, что… стыда… нет?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});