который стал бы эффективным цензурным орудием борьбы с несогласием. Дух и тон валуевских аргументов можно ясно уловить в следующем пассаже:
Долгом… считаю выразить глубокое убеждение, что движению, обнаруживающемуся в ныне видимых и быстро возрастающих размерах, необходимо дать исход. Его нельзя удержать в замкнутом круге.
Его можно направлять, но нельзя окончательно подавить силою. Мыслям, даже ложным, надлежит противопоставлять мысли. Ссылаюсь в виде доказательства не только на общеизвестные европейские события, но и на опыты нашей истории, на вековой опыт раскола и на тридцатилетний – западных губерний. Всемирные летописи свидетельствуют, что в развитии государств настает время, когда для подавления идей, подрывающих общественный порядок, недостаточно одного употребления правительственной власти и недостаточно именно по ограниченному числу безусловно ей подчиняющихся орудий. Необходимо содействие той части общества, которая одушевлена или может быть одушевлена идеями противоположными. Противопоставляя одну сторону другой, правительство может с большею безопасностью господствовать над обеими и, сохраняя общественный порядок, удерживать за собою надлежащий простор для собственно ему принадлежащей власти [Чернуха 1976: 217].
Важно заметить, что даже в эти первые годы на министерском посту в идеях Валуева уже обозначились зловещие признаки безусловного преклонения перед государственной властью. Впоследствии же эта идеология выдвинет валуевское министерство в ранг главной полицейской силы в стране. Крушение даже самых тонко проработанных его планов было в значительной степени обусловлено продвигаемой им структурой власти и идеологическим обоснованием. В записке Валуев формулирует требование о том, что власть правительства не должна ослабнуть, а полицию и цензуру следует усилить, в связи с чем он советует не допустить, чтобы институциональные преобразования выливались в противостояние с самодержавием, тем более подрывали его основания. После 1861 года Валуеву становится все труднее избегать риторических и политических форм, питавших крепнущий дух министерской власти и чинивших препятствия осуществлению его же планов по обновлению самодержавия.
Общий план переориентации самодержавной политики Валуев изложил в записке на Высочайшее имя от 26 июня 1862 года, озаглавленной «О внутреннем состоянии России». Министр рассматривал все возрастающую изоляцию правительства и царя относительно всех прочих социальных групп и сословий, вскользь упоминая, что даже преданность армии теперь уже под вопросом. Валуев считал, что центральное правительство не пользуется поддержкой русского общества и начинает терять контроль над органами губернского управления. Беспокоили его также и вопросы государственного финансирования Польши и прочих западных губерний, равно как и набирающее обороты увлечение молодежи материализмом и радикальными идеями.
Валуев предлагал правительству действовать наступательно:
Мы сделали первый шаг с проектом земско-хозяйственных учреждений, но более чем сомнительно, что этот шаг достаточен. Аналогичную попытку необходимо сделать и в центральной администрации… В эпоху общественного возбуждения важнее, чем когда-либо для правительства, овладеть социальным движением и стоять во главе социального движения, делающего три четверти истории… Именно в этом смысле давно известная и провозглашенная идея заслуживает того, чтобы к ней вернуться и зрело обработать ее. Это – реформа Государственного совета на основаниях, аналогичных австрийскому Рейхсрату и Государственному совету Польского королевства. Это мероприятие представляет то преимущество, что не наносит никакого удара полновластию государя, сохраняет ему всю законодательную и административную силу, а между тем создает центральное учреждение, которое было бы чем-то вроде представительства страны [Гармиза 1958: 141–144].
Соответствующий план реформирования Государственного совета был составлен и прочтен Валуевым императору в апреле 1863 года [Гармиза 1958: 155–163; Берманьский 1905: 229–230; Захарова 1968: 52–54]. Внутри Государственного совета предполагалось учредить форму народного представительства, основанную на земской системе – причем последнее являлось краеугольным камнем всего плана. Развивая проект представительств, во всеподданейшей записке от 18 ноября 1863 года Валуев обрисовал Съезд государственных гласных, которому отводилась роль совещательного органа при Государственном совете. Гласных депутатов полагалось избирать при посредстве губернских земских собраний, к тому же определенное представительство получала столица и прочие крупные города. В областях же, не имеющих земского собрания, «для их [гласных] выбора устанавливались] особые правила» [Берманьский 1905:225–233; Захарова 1968:49–52; Валуев 1961, 1: 218–219, 256–257, 261]. В целом в заседаниях Государственного совета по отдельно определявшимся вопросам должны были принимать участие председатель и вице-председатель Съезда, а также 14 гласных [Захарова 1968: 48–49].
Валуевский план был куда прогрессивнее предложенного в 1866 году великим князем Константином Николаевичем и так называемого конституционного проекта Лорис-Меликова 1881 года. Валуев предлагал перманентную и институционализированную форму общественного политического участия, в то время как план великого князя предусматривал лишь ситуативно-совещательный формат. Но, что еще более важно, валуевские гласные избирались исключительно земствами, а не Дворянским собранием при участии земств, как предполагалось в проекте Константина Николаевича. Основывая свой план на европейских (в особенности австрийской) политических моделях, Валуев желал, чтобы новосозданное протопредставительство отражало доминирование нобилитета: знать должна была сохранить свое положение единственного образованного и имущего сословия в обществе, но при этом представительство знати в правительственных делах основывалось скорее на хозяйственно-экономических функциях, нежели на корпоративном статусе. И действительно, дворяне превалировали в земских собраниях 60-х – 70-х годов с учетом, конечно, установленного законом имущественного ценза, однако Валуев открыто отмахнулся от прежних органов дворянского самоуправления в качестве основания планируемого им института представительства. Видя, что существующие дворянские собрания тяготеют то ли к олигархии, то ли к конституционализму, Валуев стремился способствовать преображению русской аристократии в экономически состоятельный, сплоченный и ответственный класс, которому по силам было бы выступить главной общественной опорой самодержавия. Но, невзирая на огромные потенциальные выгоды, которые сулил самодержавной системе план Валуева, Александр в конце концов отклонил его вслед за тем, как против плана высказалось большинство высокопоставленных участников особого совещания.
Очевидно, Валуев двояко смотрел на дворянское сословие. Так, уже в декабре 1859 года он писал, что русское дворянство – лишь «каста», не превратившаяся пока «в государственное сословие в рациональном смысле» [Валуев 1891: 146].
Позднее, уже во время своего министерства, он вынужден был повторить, что дворянство, «или то, что принято называть этим именем, не понимает [ни] своих истинных» экономических и политических «интересов», ни положения, в котором находится[212]. И тем не менее он настаивал, что в губернском обществе просвещение должно прилагаться сугубо к дворянству, единолично обладавшему моральным авторитетом и экономической крепостью, позволявшей содействовать правительству в предотвращении «апокалиптического раскола русского общества»[213].
Собственность, образование, религия и семья были для Валуева фундаментом здорового общественного организма. Он считал, что ни крестьянские массы, ни дворянство в нынешнем его состоянии не может обеспечить прочного основания правительственным попыткам воссоединить общество. И вместе с тем его поддержка нобилитета меркла всякий раз, когда какая-либо партия знати пыталась самоорганизоваться, объединиться или даже просто