«Думе русского», а после еще и в записке от 2 октября 1856 года, поданной им – тогда губернатором Курляндской губернии – в Комиссию о губернских и уездных учреждениях (занимавшуюся вопросами уменьшения корреспонденции и упрощения процедур), Валуев хлестко проходился по формализму, чрезмерной централизации министерской системы и недостатку единства между институтами правительства и его верхушкой[204]. Валуев утверждал, что чрезмерная централизация подавила взращивавшийся Сперанским департаментализм, подразумевавший независимость различных административных инстанций, наделенных равно легитимными полномочиями. Но и в 50-е годы Валуев уже тщательно отделял децентрализацию министерских полномочий и самодержавную власть: последняя для него как была, так и осталась неприкосновенной. Говоря же о недостатке единства, он с негодованием указывал на то, что министры были склонны «действовать, по возможности, особняком», не поддерживая начинаний друг друга и не преследуя общих целей, но лишь «ревностно применяясь к правилам древней системы уделов»[205].
Характерно, что подобной критической позиции в отношении самодержавия как системы государственного управления Валуев неизменно держался и на протяжении последующих 25 лет. Так, уже в 1882 году он писал: «…мои коллеги и я были les grandes do-mestiques, а не les grandes serviteurs de letat…» — то есть не «государственными», но сугубо «государевыми» слугами. Положение министров он характеризовал как «азиатское, полурабское или первобытно патриархальное, с условиями времени несовместимое отношение государственных слуг к государю, – не столько по формам, сколько по привычкам и понятиям»[206].
Своих коллег по цеху Валуев критиковал за неспособность преодолеть рамки своих сугубо институциональных интересов, шире взглянув на важные политические вопросы. Безотносительно того, что себя Валуев изображает в самом выгодном свете, всегда готовым подставить плечо, его наблюдения за характером политики в высших правительственных кругах многократно подтверждаются источниками[207].
Политическая мысль Валуева в значительнейшей степени опиралась на примеры, почерпнутые как из русской, так и из европейской истории. Скажем, фигуры Николая I и Петра Великого являлись ключевыми для его понимания самодержавия и роли государственной власти в эпоху после освобождения крестьян. Николаевское время представлялось Валуеву эпохой застоя, неведения о стихийных исторических силах перемен, шовинизма и слепого антизападничества. Он нередко нападал на бездумных консерваторов, славянофилов и «политических старообрядцев», которых ассоциировал с азиатскими, темными силами допетровской России. Валуев откровенно презирал шовинизм и вдохновленную подобными настроениями внешнюю политику. Все это определило его умеренную позицию по польскому вопросу и строгую оппозицию русскому вмешательству на Балканах в конце 70-х годов[208].
Валуев ратовал за энергичные действия правительства в социальной, экономической и политической сферах, что резко отличалось от неповоротливой николаевской системы. Труды Валуева пестрят указаниями на необходимость изменений, движения и развития – идеями, общими для либеральной и консервативной европейской мысли начала и середины XIX столетия. Однако же здесь для него примером для подражания выступал Петр Великий. Валуев чаял воссоздания петровского полицейского государства, возвращения государственных учреждений в политический авангард в русле прежней министерской власти и институционализации идеи творческого, но вместе с тем и избирательного заимствования с Запада. Он восхищался Петром, осознавшим все преимущества просвещения России на западный манер. Лейтмотивом Петровской эпохи служили две идеи: «…просвещения и обогащения государства; укрепления и упрочения самодержавия»[209].
В примечании к дневниковой записи от 12 ноября 1868 года Валуев ясно излагает свой взгляд на употребление в России европейского опыта:
…я не нахожу повода к предполагаемому так охотно у нас антагонизму между европейскими и русскими понятиями и стремлениями. Я считаю Россию частью христианского мира и частью Европы, хотя не считаю ее ни Англией, ни Францией, ни Германией, и не желаю, чтобы она превратилась в Англию, Францию или Германию, а затем, не думая, чтобы Россия, оставаясь русскою, должна была отказаться от пригодных ей долей общей европейской образованности, не думая, чтобы ей суждено было в единонадесятый час изобрести совершенно новую государственную и общественную образованность и не находя в ее тысячелетней истории залогов к такому изобретению, я полагаю, что русским можно и даже должно пользоваться некоторыми началами и понятиями, ими самими не выработанными…
Подобное «критическое западничество» задавало тон всей валуевской политической программы на посту министра внутренних дел. В этой связи весьма показательна следующая его запись: «Я думаю, что в каждой стране и в каждом народе есть данные стихии, которых нельзя не ведать, отчасти нельзя переработать, а отчасти и не следует желать перерабатывать; но что “методы” управления этими стихиями, если можно так выразиться, суть более или менее общие. Они – результат многоразличных, разновременных и разноместных опытов». Валуев стремился овладеть европейскими политическими техниками и формами ради обуздания захлестывающих Россию перемен и обеспечения таким образом будущности самодержавия. Именно в этом свете следует рассматривать наиболее важные предложенные им реформы – планы преобразования волостного, уездного и губернского управления, Земскую реформу и проекты по обновлению Совета министров и Государственного совета с целью объединения правительственных усилий и обеспечения политического участия в принятии решений губернских элит. Также на знании европейских примеров зиждились и его устремления высвободить производительный потенциал России, ослабить сословное разделение, способствовать экономическому развитию, решить земельный вопрос и упразднить крестьянскую общину[210].
В датированной 22 сентября 1861 года записке под заглавием «Общий взгляд на положение дел в империи с точки зрения охранения внутренней безопасности государства» Валуев впервые выразил целостную политическую позицию[211]. Эта записка, сравнительно недавно обнаруженная среди личных бумаг П. Е. Щеголева, представляет собой документ весьма примечательный и комплексный. На протяжении двух десятилетий идеи и государственная деятельность Валуева следовали высказанным в записке положениям, а именно что Россия, подобно всем прочим державам, претерпевала фундаментальные перемены; что правительство ее было не в состоянии должным образом повлиять на народ или же направить социальные движения в иное русло, поскольку самодержавной системе недоставало политического видения, но с лихвой хватало структурных и институциональных слабостей. В записке Валуев рассматривал природу и потенциальную значимость для государства каждой социальной группы. Он утверждал, что решение земельного вопроса, а также изменение отношения дворянства и государства к крестьянскому сословию является для России делом чрезвычайной важности. Эти экономические и социальные проблемы Валуев дальновидно увязал с вопросами государственной политики и институциональных преобразований. Он понимал, что существующий правительственный аппарат самодержавия подлежит обновлению, иначе министерская бюрократия не удержит самодержавную систему. Реформа исполнительной власти – как Комитета министров, так и отдельных министерств, – по его мнению, была напрямую связана с планами учреждения представительств в законодательном процессе, местного самоуправления (то есть земств) и губернской административной реформы.
«Завоевывать» умы и сердца людей Валуев предлагал посредством учреждения государственного печатного органа,