исчезает.
Впоследствии Аристотель считал, что ему удалось разрешить парадоксы Зенона, разоблачить лежащие в их основе логические сбои. Но он ошибался{79}. На самом деле «Зеноновы загадки» — вовсе не какие-нибудь упоминавшиеся выше дешевые софизмы, строящиеся на жульнической подмене понятий. Нет, эти апории гораздо глубже. Они отражают собой не досужую игру ума, а реальные парадоксы системы «пространство — время — движение». Нельзя сказать, что они и по сей день однозначно и непротиворечиво решены. И действительно, с логической стороны они абсолютно безупречны. Придраться решительно не к чему, все предельно убедительно. А вместе с тем столь же ясно и другое: заключения элейского философа решительно противоречат данным опыта наших чувств. Если действительно устроить подобное состязание между человеком и черепахой, то каждый зритель легко сможет увидеть, как бегун за несколько секунд догонит и перегонит неповоротливое животное.
Что же получается? Глаза говорят нам одно, а логика, то есть наш разум, — другое. Что же из них нас обманывает? Чему верить? Ответ человека наших дней будет однозначен: безусловно, верить нужно органам наших чувств. Но это означает — отказать в доверии разуму. Зенон бы сказал: «Если не верить собственному разуму, то лучше вообще прекратить этот разговор: кого обманывает его ум, тот попросту сумасшедший». Уж лучше признать, что зрение и другие чувства не дают нам адекватного представления о мире. Воистину: не верь глазам своим.
В целом можно констатировать, что именно Парменид и Зенон Элейский первыми в истории древнегреческой и мировой мысли всерьез начали ставить проблемы гносеологии. И тогда же наметились два основных подхода в данной сфере: сенсуализм («верить чувствам») и рационализм («верить разуму»). Собственно, третьего ведь и не дано.
Слова «онтология» и «гносеология» образованы от древнегреческих корней, но появились не в античности, а позже (в XVII веке); сами эллины ими еще не пользовались. Для обозначения учения о бытии они как раз и употребляли термин «физика». С этой самой «физики», собственно, и начинается в VI в. до н. э. философия, и первые ее представители (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит и др.) сами именовали себя «физиками», то есть, получается, исследователями природы. И труды свои озаглавливали одинаково — «О природе»; но насколько широко понимается здесь природа, видно хотя бы из следующих слов о Гераклите: «Книга, известная под его именем, в целом называется «О природе», разделяется же на три рассуждения; обо Всем, о государстве и о божестве» (Диоген Лаэртский. IX. 5). Выходит, что к природе относили и политическую, и религиозную сферы…
В современной литературе этих древнейших греческих мыслителей обычно называют, как уже упоминалось, натурфилософами. Все они занимались в первую очередь вопросами происхождения мира, законов, по которым он живет и развивается. Проблемы человека, его внутреннего мира, взаимоотношений людей, жизни в обществе, этики — все это ранних философов, как правило, еще не слишком волновало, казалось мелким и незначительным по сравнению с грандиозными загадками мироздания. Философия была, так сказать, обращена «вовне», а не «вовнутрь».
Наибольшее внимание привлекала тема первоистоков. Из чего все появилось? По Фалесу — из воды, по Анаксимену — из воздуха, по Гераклиту — из огня… Анаксимайдр, один из самых глубоких эллинских мыслителей{80}, считал первоначалом мира «апейрон» — некую неопределенную, вечную и безграничную материю, относительно правильного понимания сущности которой и по сей день между специалистами нет полного согласия.
Иными словами, было выдвинуто большое количество взаимоисключающих точек зрения. Потом их число еще увеличилось: так, Пифагор утверждал, что начало всего — числа, Демокрит — что атомы… И ни одну из этих теорий в тогдашних условиях было невозможно ни проверить, ни доказать, ни опровергнуть. Это в конце концов породило естественное недоверие к самой идее исследования внешнего мира, скептицизм и агностицизм. Натурфилософские концепции к какому-то моменту исчерпали себя, произошло, так сказать, «пресыщение» ими. А тут еще прозвучали тезисы элейской школы, о которых речь шла чуть выше, и они, так сказать, подлили масла в огонь. Встал вопрос: можно ли считать любую из теорий происхождения и устройства мироздания хоть сколько-нибудь заслуживающей доверия, если, как учили Парменид и Зенон, мы вообще не имеем опытного знания и объективных данных о физическом мире? И стоит ли тогда вообще заниматься натурфилософией? Не переключиться ли на предметы, которые доступны исследованию, приводящему к каким-то более ответственным и непротиворечивым выводам?
Отсюда — один шаг до следующего вывода: коль скоро о внешнем мире ничего определенного сказать нельзя, значит, изучать можно только себя самого, то есть человека. Разумеется, не тело человека, а его внутренний мир, а также взаимоотношения людей и все, что с ними связано, — нравственность, общественную жизнь, политику. Да, собственно, только это и дает реальную, практическую пользу, а какой прок от размышлений «о судьбе светил»? Тогда-то и стал популярен старинный лозунг «Познай самого себя», выбитый у входа в храм Аполлона в Дельфах.
Итак, в середине V в. до н. э. произошло важнейшее событие в истории античной философии, которое определяют как «поворот к человеку». Его обычно связывают с именем Сократа. Однако это не вполне верно: одновременно с Сократом и даже чуть раньше на арену культурной жизни в Элладе выступили софисты. В центре их философских построений уже находился человек. Как писал в одном из своих трудов Протагор, «человек есть мера всех вещей» (Протагор. Фрагмент Bl Diels — Kranz). Это высказывание стало классическим, очень знаменитым; ныне его знает, наверное, едва ли не каждый, хотя вряд ли многие правильно ответят на вопрос об авторе процитированных слов.
Протагоровский тезис знаменовал два исключительно значимых новшества. Во-первых, тот самый «поворот к человеку», к пресловутой этике. Софисты принципиально отказались от изучения внешнего мира, считая его непознаваемым. Особенно четко и откровенно (может быть, с прямой целью шокировать публику) выразил этот агностицизм Горгий, выдвинувший три положения: 1. Ничего не существует; 2. Если что-то и существует, то оно непознаваемо; 3. Если что-то и познаваемо, то невыразимо (Горгий. Фрагмент В3 Diels-Kranz; цитата не дословная, но адекватно передающая то, что хотел сказать мыслитель). Иными словами, изучать возможно только человека, его внутренний мир, взаимоотношения людей, жизнь общества. Да ведь только это и нужно для жизни.
Во-вторых, что еще вытекает из признания человека мерой всех вещей? Ведь нет же какого-то одного, абстрактного человека; есть множество людей, и у каждого — своя «мера», свои суждения, свое видение мира. А значит, все относительно, все субъективно. Нет никакой абсолютной истины, общей для всех; не существует объективных ценностей. Можно доказать или опровергнуть все что угодно — для этого