на этой доске как бы отпечатываются. Мир таков, каким нам представляется, и доказывался подобный тезис в высшей степени прямолинейными способами: мы видели, как Диоген просто встал и начал расхаживать, дабы доказать, что движение, дескать, существует.
Но ведь этот гипертрофированный сенсуализм тоже, в сущности, был «шагом вниз» после рассматривавшихся выше остроумных выкладок Парменида и Зенона Элейского, которые показали, что движение-то, допустим, и есть в мире наших восприятий и представлений, а вот где гарантия, что этот мир идентичен миру реальному?
А то, что эти два мира вполне могут быть нетождественными друг другу, на сегодняшний день продемонстрировано строго научными методами. Проводился, например: такой эксперимент: на человека надевались особые очки, дающие «перевернутую картинку». Их нельзя было снимать ни на секунду в течение довольно длительного срока, нескольких недель. На первых порах подопытный ощущал, конечно, сильный дискомфорт: все вокруг вверх дном. Но буквально через пару дней глаза привыкали, и ему уже начинало казаться, что мир выглядит совершенно нормально, проблем с ориентацией в нем не возникало. И самое удивительное: когда опыт заканчивался и человек снимал очки, перед ним снова представала «перевернутая картинка»! Опять требовалось несколько дней, чтобы глаза могли приспособиться, а вещи — встать на свои места. Такие вот шутки проделывают с нами наши органы чувств.
Внимательный читатель может уличить нас в противоречии: сейчас мы утверждаем, что и онтология киников с ее номинализмом, и их гносеология с ее сенсуализмом представляют собой «шаг вниз» в эволюции философской мысли. А выше несколько раз писали, что в IV в. до н. э. киническое учение было «философией будущего». Но как это можно примирить и куда же действительно смотрел кинизм — назад или вперед?
Здесь перед нами действительно имеющий место парадокс. Чтобы разобраться в нем, нужно прежде всего отрешиться от буквально въевшейся в нас идеи прогресса, от той точки зрения, согласно которой любое развитие есть обязательно движение «вперед и выше». Подобный взгляд далеко не всегда соответствует действительности, наличие периодов регресса, вектор которых — «вперед и ниже», никак нельзя отрицать. И IV в. до н. э., век великого кризиса, был как раз таким периодом. Результатом происходивших тогда процессов стало формирование цивилизации эллинизма, которую в ряде отношений приходится рассматривать как деградировавшую по сравнению с классической полисной цивилизацией греков, характеризующуюся оскудением творческого духа{88}. И в литературе, и в искусстве несравненно меньше стало оригинальности и, скажем прямо, хорошего вкуса.
Сказанное относится и к древнегреческой философской мысли. По суждению ее тончайшего знатока Юрия Анатольевича Шичалина, «вся эллинистическая философия… есть отход от исходного целостного образа бытия и знания, представленного в платонизме»{89}. Закономерным образом тогда же, когда платоновская Академия приходит в упадок, переживает время «разброда и шатаний», — кинизм расцветает пышным цветом (и от него «отпочковывается» стоицизм как дочернее учение). Он-то в новую эпоху однозначно «пришелся ко двору», представляя собой, в сущности, вульгарную философию. Вульгарную и даже примитивную, как выразился однажды Сергей Сергеевич Аверинцев: «Примитивность кинического философствования, поражающая при сравнении с виртуозной диалектикой платонизма и аристотелизма, — лишь оборотная сторона стремления всецело сосредоточиться на одной, и притом наиболее простой идее. Мыслить по-кинически — только средство; цель — жить по-кинически»{90}.
Так мы вернулись к тому, с чего начали это главу. Диоген и другие киники учили не мышлению (хотя, казалось бы, философия должна прежде всего именно учить мыслить), а жизни, поведению в ней. Честно говоря, такой подход больше ассоциируется даже не с «нормальной» философской школой, а с какой-нибудь религиозной сектой. Роднит кинизм с религиозными учениями и сугубое преобладание этического начала. Религии ведь предписывают прежде всего моральные нормы, которым надлежит следовать, а онтологические постулаты (естественно, каждая религия тоже имеет свою онтологию) занимают в них служебное положение, обосновывая эти нормы.
Так и у киников: их чисто номиналистическая онтология с отрицанием любых общностей обосновывает этику — предельно индивидуалистическую, как нам уже хорошо известно, этику «личностей-атомов». «Учение кинизма… обобщает опыт индивида, который может духовно опереться только на самого себя… Киники хотели быть «нагими и одинокими»; социальные связи и культурные навыки казались им мнимостью, «дымом» (в порядке умственного провоцирования они отрицали все требования стыда, настаивали на допустимости кровосмесительства и антропофагии и т. п.). «Дым» нужно развеять, обнажив человеческую сущность, в которой человек должен свернуться и замкнуться (курсив наш. — И. С), чтобы стать абсолютно защищенным от всякого удара извне»{91}.
Ничего не может быть более чуждого идее полиса, чем это отторжение любых социальных связей, любых коллективистских ценностей. «Любой конвенции, законности и соборности киники противопоставляли природу»{92}. «Природа была для него (Диогена. — И. С.) ценнее, чем обычай» (Диоген Лаэртский. VI. 71). Нужно остановиться подробнее на этой самой «природе», которая, как ясно, у киников понимается не так, как у натурфилософов (про это понимание говорилось выше). А как же? Так, как у софистов.
В теоретических построениях этих последних очень важное место занимала дихотомия «закон — природа»{93}. Закон (это древнегреческое слово, nomos, нередко переводят и как «обычай») — любая норма, установленная людьми. Всего лишь людьми! Иными словами, такие нормы не ис-конны, а именно конвенциональны. Они могут меняться, и кумира из них делать не следует. А к природе относится то, что идет «от века» и является общим для человечества.
В частности, сфере «закона» принадлежат все этические требования. Человек, желающий быть свободным, должен, по мнению наиболее радикальных представителей софистического движения, отказаться от каких-либо ограничений и жить «по природе», а это для них фактически означает гедонизм: максимум удовольствия, минимум страдания. Приведем несколько суждений на сей счет, принадлежащих видному софисту Антифонту:
«…Человек может пользоваться справедливостью с наибольшей выгодой для себя, если при свидетелях будет высоко ставить законы, а в отсутствие свидетелей — требования природы. Ибо то, что связано с законами, — искусственно, а то, что связано с природой, — необходимо. И то, что связано с законами, существует по соглашению людей, а не искони, а то, что связано с природой, — искони, а не по соглашению людей… Многое из того, что справедливо по закону, враждебно по отношению к природе… Природе ничуть не ближе и не свойственнее то, от чего законы отвращают людей, чем то, к чему они их обращают… Происходящих от прекрасных отцов мы совестимся и почитаем, а тех, кто не из хорошего дома, не совестимся и не почитаем. В этом же мы уподобились варварам по отношению друг к другу, потому что по природе все рождены во всём подобными, и варвары,