орали: «Ты у нас глупей пока!»
– А тогда скажите мне: дурак, он что – заразный?
Молчание зала прерывал сам Терёха:
Если есть у вас зараза
Мы её излечим сразу!
Что не этак, что не так,
Прокричит сейчас куклак!
Добавляли свету, Терёха выдвигал из-за спины метрового куклака в офицерской петровской одежде, в треуголке, и, намертво сплющив губы, гулко вещал чревом:
Я петровский куклачок
Подцеплю вас на гачок,
Про весь свет я не скажу,
Но над вами я поржу!
Вас как сено растрясли,
Обнулили, обнесли,
И теперь вы в дураках,
Без бабла, в одних портках…
Гул возмущения знобким ветерком пробегал по рядам. Ожившие конкременты орали:
– Где ты портки видел? Смотри сюда! У меня штаны сингапурские!
– Бойкот, спектаклю, бойкот!
– Короче, мужики: бей котов спасай Россию!
– В м…м…милицию его! Вместе с куклаком сам…м…мострельным!
– Луч-че сразу в дурку.
– Куклак, на минуточку, музейный, всамделишный, – отвечал уже собственным голосом Терёха, – считать до десяти и говорить умеет. Ну, а голоса ваши явных вражин выдали. В зале вас и всего-то с нос собачки Гульки. А тогда я к большинству обращаюсь: давайте мы этих сукиных сынов, эту ненародную партию надутых презервативов выгоним отсэда палкой?
– Правильно, гони их!
Терёха резко взмахивал жезлом, кидался в зал, свет полностью гас, тихий рёв одобрения и жалкий писк оживших конкрементов, перекрывала прощальная песенка-частушка:
Ваша зависть как змея:
Хвост свой заглотила
Плачет, кожей шевеля,
Горше крокодила!
Квак и чавк малых кроканчиков, зубовный скрежет крокодилов половозрелых, наполняли через громкоговоритель дикой музыкой, – как наполняется грузовик пустыми гремящими бидонами – облюбованный шутами Дворец культуры.
– А сейчас все вместе давайте гнать завистников на крокодилью ферму! Они с меня последнюю шкуру готовы были содрать. А теперь мы сами с них шкуру спустим – и на сумочки дамские. Айда за мной. Дамы вперёд! Я сказал вперёд, а не взад!
После пятого спектакля следователь прокуратуры Ламбатикова, дело об оскорблении общественной нравственности и открыла. Спектакль мигом сняли с репертуара.
– И правильно, меж проч, сделали, – вдыхая коки аромат, произносила разнежено, отчего-то с быстротой молнии покинувшая свой высокий пост, госпожа Ламбатикова.
А Терёха, выходя на сцену уже в другом, не запрещённом спектакле, продолжал изумляться:
– Это чем же ещё в ельцинское время можно оскорбить общественную нравственность? Чую шкурой: из чинуш наших страсть к былым запретам сочится. Ну, прям саудовский эльцинизм какой-то!
Тут Пудова Терентия изо всех дворцов культуры и турнули окончательно. Помыкавшись ещё несколько лет у ларьков на рынке, решил Терёха двинуть в Москву.
Зов укулеле
В те же нервно-скачущие недели и месяцы, Самоха, ударился в музыку. Сразу после развала «Чудесной Маротты», рассерчав на твердолобого Терёху, не желавшего ничего в цирковом спектакле менять, занялся Самоха отнюдь не шутовским делом.
Как-то попала ему в руки необычная разновидность гитары. Разновидность сильно смахивала на сплющенный ананас с воткнутой в него черпаком вверх уполовной ложкой. Обнаружился «ананас» в кладовке одного из домов культуры, откуда Самоха как раз собирался сваливать. Спросил про «ананас» у директора – тот пожал плечами: забирай, инструмент на балансе не числится…
Как называется четырехструнный ананас, издававший негромкий, но бархатисто-приятный звук, Самоха не знал. Смотался в музыкальные мастерские – там подсказали: укуле́ле. Откуда в городе Во взялась изрисованная таинственными узорами «гавайская народная бандура», – так Самоха, устав «ананасить», стал ласково называть свой инструмент, – никто толком не знал.
Стал учиться играть. И вдруг отчётливо услышал тихий, но неотступный зов. Кто его переливчато звал и куда, понять Самоха не мог. Слов иноязычных было не разобрать, зато мелодия была круглой, ясной: она чего-то требовала, добивалась, не хотела кончаться.
Тут поплыло-поехало. Мотивчики – крупно колышущиеся, океанские – сами собой стали вплывать в Самохину голову. Какие-то парусники, а иногда и корабли с высокими тонкими трубами, медленно швартовались в разгорячённом Самохином мозгу. Стал являться и некий аптекарь, в смешной докторской шапочке с болтавшимися сзади завязками, в долгополом кафтане. Выходило так, что аптекарь этот, то ли бывал в городе Во проездом, то ли где-то в отдалении тосковал по Дикому Полю, подступавшему к городу вплотную с юга. Произносил аптекарь всего несколько слов: «О, Шефферталь, майн херц…», «О, сердце моё, долина Шефферталь!» Причём произносил, когда грозно, а когда и со слезой.
Самоха в слова эти вцепился и, отложив на время укулеле, помчал в библиотеку. Стал искать. Несколько дней искал и нашёл-таки!
…31 января 1815 года, российский корабль «Беринг» (а поиному – «Атауальпа») встал на якорь у берега гавайского острова Кауаи, чтобы возобновить запасы воды и продовольствия. Во время стоянки правитель острова и вице-король всего гавайского архипелага по имени Кау-муалии нежданно-негаданно объявил об аресте и конфискации российского судна и всего груза, тянувшего на огромную по тем временам сумму в сто тысяч рублей. В ответ на такой финансовый абордаж глава Российско-Американской компании Баранов послал вооружённую до зубов экспедицию на корабле «Открытие» захваченное судно вызволять. И командовал вооружённой экспедицией как раз новоиспечённый российский барон, а по совместительству ловкий аптекарь, по фамилии Шеффер. Причалив к среднекрупному остров Оаху, где его благосклонно встретил король Камехамеха, аптекарь стал срочно потчевать многочисленную королевскую семью, всеми имевшимися у него лекарствами. И поначалу всё шло прекрасно: все больные и все здоровые сразу почувствовали резкое облегчение. Многочисленные родственники короля наперебой хвалили вкус лекарств и просили больше, больше, ещё!..
В это же время, не слишком хотевший подчиняться всеобщему гавайскому монарху, вице-король Кау-муалии, томившийся на своём острове от безделья и блуда, вдруг начал подозревать капитан-аптекаря в тайных кознях. Получив донесение об изменившихся настроениях вице-короля, Шеффер начал готовить команду к рукопашной схватке, чтобы с налёту и, как говорится, в один пых, освободить русский корабль, от нескольких десятков, шлёпавших босыми ступнями по «Берингу», туземцев.
Крайние меры, однако, не понадобились. Вице-король внезапно смягчился и милостиво перенаправил все свои подозрения на любознательных подданных. При этом, Кау-муалии пообещал Шефферу вернуть и корабль, и весь до последнего бочонка груз. Всё дело было в том, что вице-король и совладелец острова давно подыскивал могущественного покровителя, намереваясь обособиться от заносчивого короля Камехамеха. Чтобы осуществить задуманное вице-король решил пойти под высокую руку Российской империи. Мечты вице-короля полностью совпадали с желаниями капитан-аптекаря, который спал и видел: завладеть островом, чтобы использовать его как перевалочный порт для кораблей Российско-Американской компании. За