— Кто из нас должен испугаться? — спросила я у Оливии.
— Этого я не знаю.
Вскоре после этого я наконец-то увидела Генри. Он стоял у импровизированного бара, сооруженного вдоль прилавков рыбного базара, и разговаривал с женщиной, которая откидывала голову назад, когда смеялась. У нее была невероятно длинная шея, я просто не могла оторвать от нее глаз. Собственно, именно этим я и занималась, когда меня увидел Генри: я не сводила глаз с шеи его собеседницы. Я увидела, что он прикоснулся к ее руке, а потом направился ко мне.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — откликнулся Генри.
— У твоей пассии волнующе длинная шея, — сказала я.
— У этой? — спросил Генри. Он через плечо оглянулся на женщину. — Она не моя пассия.
— Знаешь, если она тебе нравится, попытайся не смотреть на ее шею, — заявила я, — стоит тебе раз ее увидеть, как ты уже не сможешь оторвать от нее глаз. В ней есть нечто гипнотическое.
Генри снова взглянул на нее, и она, словно почувствовав его взгляд, опять запрокинула голову.
— Очаровательно, — заметил он.
— Именно, — согласилась я.
— Алисон, — начал Генри.
— Да?
Он улыбнулся уголками губ и ничего не сказал.
— В чем дело? — спросила я.
Он глубоко вздохнул.
— Я не могу больше встречаться с тобой.
Я просто стояла и молчала.
— Я подумал об этом и решил, что не могу, — сказал Генри.
— Вот как, — выдавила я.
— Мне бы хотелось, чтобы между нами не возникло никакой неясности, — сказал он.
Ему бы хотелось, чтобы между нами не возникло никакой неясности.
— Нет проблем, — ответила я и улыбнулась, пытаясь показать, что вполне могу вести себя нормально.
— Хорошо.
Он положил руку мне на правое плечо и легонько сжал его. А потом он вернулся к бару, своей выпивке и девушке с длинной шеей.
В тот вечер я отправилась домой и написала колонку о Романтической Рыночной Стоимости. Я уже много лет собиралась написать статью на эту тему, но все время откладывала ее по двум причинам. Во-первых, это была не моя идея. Я позаимствовала ее где-то и добавила к своему репертуару, немного изменив, и вообще, все это случилось так давно, что я даже не могла вспомнить в точности, где я ее позаимствовала и что именно изменила. Когда подобное случается в жизни, то все проходит нормально, но когда речь заходит о том, чтобы впоследствии напечатать такую статью, я начинаю нервничать. Во-вторых, ее можно счесть оскорбительной. Когда на следующее утро я сдала свою колонку, к моему столу подскочила Оливия и поинтересовалась:
— Что ты хотела этим сказать? Я бы больше нравилась мужчинам, если бы была худее и симпатичнее?
— Разумеется, все не так просто, но ответ — да.
Именно это я и хотела сказать. В этом и заключается Романтическая Рыночная Стоимость: человеческая ценность на романтическом рынке. То самое, что заставляет вас встречаться с кем-то, надеяться, что вы подходите друг другу, что один из вас не сбежит и не найдет себе кого-нибудь получше, поскольку оба вы более или менее одинаковы, то есть у вас почти одинаковая Романтическая Рыночная Стоимость. И объективно рассуждая, у девушки с длинной шеей Романтическая Рыночная Стоимость была явно выше моей, потому что она была красива. Я, честно говоря, давно смирилась с тем, что нравлюсь далеко не каждому, и по большей части не терзаюсь из-за этого (мне достаточно того, что я нравлюсь некоторым), но это снижает мою Романтическую Рыночную Стоимость, и иногда это меня достает по-настоящему.
Статья писалась легко. Я просто-напросто облекла в слова те мысли, которые на протяжении многих лет приводили в ярость моих друзей и подруг. Больше всего их раздражало то (если вы еще не догадались об этом сами), что в основе Романтической Рыночной Стоимости мужчин и женщин лежат разные понятия: женщин ценят за молодость и красоту, а мужчин — за деньги и власть. Это оскорбительно для обоих полов, но — и на это быстро обращают внимание как раз женщины — это оскорбительно в разной степени. Кроме того, следует иметь в виду и лавину жалоб, исходящих от молодых и симпатичных мужчин.
Как бы то ни было, это одна из моих любимых теорий. И я была рада, что наконец смогла изложить ее на бумаге, но позже, когда лежа в постели я перечитывала ее перед сном, меня поразила одна довольно странная вещь. С поразительной ясностью я внезапно поняла, что действительно верю в то, что написала. Я верила в это, вместо того чтобы верить в любовь. Мне захотелось стать похожей на тех людей, которые живут настоящим, сегодняшним днем, кто не строит далеко идущих планов, не стремится подчинить себе ход вещей, но я не была уверена, выдержит ли мой мозг подобное напряжение. О чем, ради всего святого, я буду думать целыми днями? Меня всегда интересовали взаимоотношения между людьми, и мой мозг постоянно занят именно этим. Я вижу счастливую пару, и мне немедленно нужны все подробности. Как они встретились? Как они ладят друг с другом? Кто любит сильнее? Кому принадлежит главенство?
Поэтому я и заговорила на тему власти, главенства. Кому принадлежит главенство? Полагаю, больше всего в концепции Романтической Рыночной Стоимости мне нравилась моя попытка количественно измерить то, что меня привлекало сильнее всего. Мне нравилась ее почти математическая логика, тот простой факт, что в определенных взаимоотношениях спустя некоторое время дисбаланс власти становится настолько явным, что весы приходится уравновешивать заново. Вся правда состоит в том, что власть в этом случае предстает как нечто трудноуловимое и неопределимое. Я скажу вам, кто обладает властью и кому принадлежит главенство. Кто любит меньше, тому и принадлежат власть и главенство. Тому, кто более склонен уйти, принадлежат и главенство и власть. Я скажу вам и кое-что еще. Неверность — это главенство и власть. Не имеет значения, что случилось в ваших взаимоотношениях, — тот, кто трахается на стороне, вновь получает в свое распоряжение главенство и власть.
Все это время я считала, что проблема заключается в том, что Том бросил меня, но теперь я понимаю, что, возможно, она носит более фундаментальный характер. Может быть, любовь не должна иметь ничего общего с властью. Может быть, я навлекла на себя беду как раз тем, что спутала эти два понятия.
Глава тринадцатая
— Чем старше я становлюсь, тем дальше от писсуара начинаю расстегивать брюки, — сообщил мне Сид Хирш, входя в свой кабинет.
Уже наступил вечер пятницы, и я сидела в кабинете Хирша, поджидая его. Меня вызвали. Сид вызвал меня к себе в кабинет, а потом исчез, поскольку ему нравилась процедура торжественного появления в собственном кабинете. Он подошел к своему столу и уселся на него, скрестив по-индийски ноги.