сейчас». В мертвой тишине, которую перебивало только чье-то покашливание и переступающие с ноги на ногу люди, никто ничего не услышал. Плюнув на всё это, я скомандовал побыстрее заканчивать и не отвлекаться на ерунду.
К сожалению, все наши усилия ничем хорошим не увенчались. В одном подполе нашли женщину. Она заползла туда раненая и истекла кровью. В другом — целая семья, мать, трое детей и старик — угорели. Огонь до них не достал, но зато выгорел весь кислород, и они просто задохнулись. Ужасное зрелище. Синюшные лица, открытые рты… Страшная смерть.
Короче, пока туда-сюда, уже и вечер наступил. Рассудив, что ночью даже немцы спят, я озадачил Базанова охраной и пошел на ночлег. А где должен спать командир? Правильно, в самом лучшем месте, чтобы не подрывать авторитет пьянкой. А выпить после увиденного хотелось! Дом старосты совсем рядышком был, зашел, обстучал сапоги от снега. По такой погоде пора валенки заводить.
Только я переступил порог, смотрю, а товарищ Енот уже ведет воспитательную работу с населением. Высунув от усердия язык, местный руководитель писал диктант химическим карандашом на тетрадном листке.
— Ти пиши, не соромся. Я, Грачев Леонид, як там тебе?
— Матвеевич, — буркнул староста.
— Ага, от так і пиши. Готово? Далі. Обязуюсь сотрудничать на добровольной основе с партизанским отрядом «Победа» и оказывать им… Ну куди ти лізеш? Бачіш же, не поміститься тут, перенось на другий рядок!
Мешать составлению столь важного документа я не стал. Думаю, подпольщик и без меня расскажет, что писать и что с распиской будет, если староста вздумает ерепениться. Конечно, я мог бы заверить, что потом с таким замечательным документом и свидетельствами партизан, Леонид Матвеевич не отправится на восток валить лес для страны, но это уже было бы лишним. Мне оставалось только сесть в уголке, кивнув Еноту, мол, всё правильно делаешь, и дождаться конца процедуры.
Так что, хоть и без особого энтузиазма, но довольно быстро Грачев соорудил нужную бумагу. Пока мой зам по связям с партийным руководством прятал расписку, я решил отвлечь старосту, который полными печали глазами смотрел на простой, казалось бы, тетрадный листик.
— Ты, Матвеич, не сильно переживай. Отвлекись лучше. Давай, быстренько организуй людям помыться, поесть, и ночлег. Шевелись, ночь уже скоро!
— Так там это… немцы же…, — попробовал включить дурака староста. Ну, это у крестьян даже без участия головного мозга делается, наверное. Чуть что, сразу начинают плакаться и рассказывать, что нет ничего и сами последний хрен без соли доедают. А у самих и зерно прикопано и сало на секретном ледничке.
— Я тебя про немцев спрашивал? — и, дождавшись, когда Грачев отрицательно мотнет бородой, добавил: — Значит, встал, и мухой исполнять!
— А то може тобі помогти? — участливо спросил Енот старосту, когда тот лихорадочно ловил рукой потерявшийся куда-то рукав ватника.
Не сказав ни слова, Грачев выскочил на улицу, так до конца и не одевшись.
— Думаешь, не сдаст теперь? — спросил я, глядя на захлопнувшуюся от сквозняка дверь.
— А кто его знает? — ответил Енот. — Говно человек, конечно, надежды мало. Но других нет, поработаем и с таким.
Размышления о трудности работы с населением временно оккупированных областей СССР прервал Ильяз. Грубо прервал, никакой субординации. Ворвался в хату и с порога заявил:
— Бойдем, Бёдр Николаевич, мы там с Быковым дезертира боймали!
Пока я, переводя с ильязовского на русский, силился понять, кто такой Пыков, татарин даже пританцовывал от возбуждения. Не знает, что дезертиров этих — как блох на Бобике, чуть не в каждой деревне найти можно. Кто сам деру дал, кто отбился, выходя из окружения, кого из плена вытащили. И все числятся самовольно оставившими часть. Ладно, пойдем, посмотрим.
По дороге выяснилось, что заслуга в поимке всё же больше разведчика. Это он приметил, как сердобольная мамаша, переживая, чтобы сыночка не замерз и не голодал в сарае, втихаря потащила ему теплой одежки и еды. Это она, конечно, думала, что ее никто не видит. Ну, Андрей это дело пресек: вдвоем с Ахметшиным они парня подхватили под белы руки и притащили ко мне.
Дезертир, парень лет двадцати, украшенный торчащим из одежды и волос сеном, и в самом деле был местным жителем, Борисом Довженко. Боец какого-то там стрелкового полка. Вместе с мамкой божился и клялся, что попал в окружение, а теперь просто зашел домой отдохнуть пару дней, а вот прямо завтра с утра планировал выйти в путь и пробираться к своим, чтобы продолжить воинскую службу.
— Ой, бреше! — издевательски протянул Енот, стоящий у меня за спиной — Где воевал?
Довженко покраснел, стрельнул глазами в сторону голосящей матери. Все ясно. Сразу свалил, к родителям на печке лежать.
— Ага, кто бы сомневался, — согласился я. — Быков, присмотри за нашим новым бойцом. Раз собрался продолжать службу, то мы ему обеспечим такую возможность. Следите только, чтобы не заблудился нигде, а то от радости пойдет куда-нибудь.
* * *
За лошадку я, собственно, и переживать перестал. Как объяснил мне Енот, просто происходит передача советской властью животного из одних рук в другие. Лошадь, да и ее приданое тоже, принадлежали государству, а леснику даны в пользование. Да и немцы один хрен реквизировали бы коняшку, не на острове ведь живет Егор Семенович. А уж фашистам по барабану, кто на чем дрова возить будет. В лучшем случае напишут расписку, из серии «Дана русской свинье, что у нее забрали свинью». А так хоть партизанскому отряду послужит.
Попрощавшись с хмурым лесником, вышли сразу на рассвете. Новый член нашего отряда, кроме своей трехлинейки, тщательно припрятанной в дальнем углу сарая, на радостях нагрузился как вьючная лошадь. Вполне добровольно, как заверил меня ухмыляющийся Ильяз. Воспитывает!
Майор еще не успел выслать вперед боевое охранение, как сзади послышался крик:
— Подождите! А я?!
И почему я не удивлен? Обладательница самого большого в мире шила в заднице, Прасковья Егоровна, мчалась за нами крупной рысью. Где она хоть нашла ватные штаны и рюкзак марки «мечта оккупанта»?
— От же бісова дівчина, — ругнулся Махно, останавливая коня лесника. Получается дважды его ограбили. Лошадку с санями забрали. А затем и дочку.
Слегка запыхавшись,