и встать, — пожал плечами капитан. — Мы последней пташкой шли. Ничего не выйдет.
— Значит, пойдем проселками, — ещё раз подвёл я итог. — Ищите где пристать, и вперед.
— «Максим» придется оставить, — Базанов глазами нашел нашу кормовую огневую точку. — Не утащим.
— Притопите его.
Катер Закуски топить не стали. Просто загнали в плавни, поставили на якорь и закидали ветками — рядом проплывешь, не заметишь.
Потом хоронили Сырцова.
— Хорошая земля досталось Сашке, — из могилы вылез Махно, воткнул рядом саперную лопату. — Чернозем.
— Не промерзлась?
— Нет, даже не промокла, сверху только немного.
Мы уложили Сырцова, щелкнули в холостую курками пистолетов и автоматов. Я построил отряд и пока Махно с Быковым зарывали могилу, сказал:
— Наша первая потеря. И не последняя. Каждый из нас может быть следующим. Если не чувствуете в себе сил… уходите сейчас. Авось, сами дойдете до фронта, — я выразительно посмотрел на Якова, намекая, что к нему это не относится. Сына я должен сдать Сталину лично. — Дальше будет тяжелее.
Никто не отказался, даже взглядом не вильнул. Отряд потерял одного бойца, а приобрел трех — Якова, капитана и Елисея. Можно воевать!
Мы навьючили на себя все, что только можно — два пулемета с патронами, ящик сухпая, рацию Анны. Никто не остался без поклажи. Даже подпольщица тащила на себе баул с перевязкой, лекарствами, что надергала с немцев. Кроме того несли и всю немецкую одежду — шинели, ремни, шапки. Авось пригодится.
Сначала шли вдоль реки, потом начали забирать правее — благо Енот нашел натоптанную тропинку.
— Петр, я тут журнал боевых действий отряда завёл, — майор выставил головной дозор, тыловой, догнал меня.
— Отлично.
— Записываю кто в чем специалист. Пригодится.
Ага. Вот для чего он этот разговор завел.
— Тебе интересно, кем я был до того, как стал адъютантом у Кирпоноса?
— Я и так знаю — сапером.
— Военинженером.
— А где служил?
И что ему рассказывать? Ясно, что не про меня настоящего, запорожского. Значит, про Соловьева. А что я про него помнил?
— Я окончил Мичуринское военно-инженерное училище. Поступил курсантом, выпустили лейтенантом.
— Хорошо учился? Это где, под Тамбовом?
— Там. Учили как всех. Три батальона, казармы…. Командиром батальона у нас был подполковник Рябов, а начальником училища — подполковник Коковцев Николай Иванович. Хороший мужик, часто прощал залетчиков. У нас был свой переправочный парк, — я вздохнул, вспомнил учебу под Ровно. — Давали тактику, саперное дело, минирование и разминирование. Подрыв объектов. Ну и мосты, переправы.
Мы перешли через замерзший ручей, причем Енот умудрился провалиться и пришлось останавливаться, разжигать костер, сушиться. Тут я вспомнил к месту:
— Берег левый, берег правый, снег шершавый, кромка льда…
— Это о чем ты? — спросил Базанов.
— Да стих такой. Знакомый написал.
— Прочитай.
Я напряг память. Что там Твардовский сочинил про нас, саперов?
— Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, Снег шершавый, кромка льда… Кому память, кому слава, Кому темная вода, — Ни приметы, ни следа.
Народ подтянулся поближе, начал прислушиваться. Но я это дело пресёк. Не потому что дальше не помнил. Мало ли что. Вспомнит кто-то после, появятся думки, вопросы. Скромнее надо быть.
— Всё, дальше не помню. Давно это было. Может, позже.
Дождались, пока Енот оденется в сухое, затушили костёр, и двинулись дальше. Прошли пару километров, начала чувствоваться усталость. Притормаживать начал и головной дозор. Майор одернул их, приказал: — Шире шаг!
Дальше шли молча, но партизаны явно хотели продолжения. Аня стала чаще оглядываться. В ее глазах прямо плескалось любопытство. Первым не выдержал Махно:
— Не вспомнил, командир?
— Да какое там, — махнул я рукой.
— Погодьте, — Енот остановился, принюхался. — Дымом пахнет!
Мы продолжили движение, вышли из небольшой балочки и увидели хуторок среди рощицы. Три дома, высокие, крепкие ворота.
Махно, перекинул МП со спины, вопросительно посмотрел на меня.
— Андрей! — я протянул Быкову свой бинокль. — Сможешь вон на тот дубок забраться?
Как только наш разведчик влез на дерево, Махно дал одиночный выстрел в воздух. Если на хуторе есть немцы — засуетятся и выдадут себя.
— Никого! — крикнул сверху разведчик. — Только хозяева. И собаки.
Под лай псов мы подошли к полуоткрытым воротам, в которых стоял седой кряжистый мужик в тулупе. В руках он держал древнюю как говно мамонта двустволку. Может, такими французов гоняли в восемьсот двенадцатом.
— Ну здравствуй, хозяин, — первым поприветствовал я хуторянина, даже не прикасаясь к автомату. Впрочем, у других оружие недвусмысленно глядело вперед.
— И вам поздорову, — буркнул мужик. — Чьих будете?
— Свои, советские, — ответил майор.
— Свои месяц назад драпанули на восток.
— Как видишь, не все, — примирительно произнес я. — Пустишь?
Мужик с сомнением осмотрел мое воинство, задержал взгляд на Анне. Его лицо разгладилось, он кивнул в сторону дома:
— Заходите.
Зашли. Познакомились. Хозяина звали Егор Семенович. Его пожилую, маленькую жену — Авдотьей Степановной. Была у пары и дочка на выданье — кареглазая, фигуристая девушка с черной копной густых волос по имени Параска.
Егор Семенович оказался местным лесником, жил на отшибе, немцев в глаза не видел.
— Трупы только по Десне плыли. Вот и вся война. В Чернигов я не езжу. В Подгорном вроде был гарнизон немцев, но ушел.
— Партизанов маете? — на лесника сразу насел Енот.
— Параска! — Егор Семенович кликнул дочь, которая устраивала Анну у себя в светелке, погнал ее топить нам баню.
— Нет у нас тут партизан — какие-то подпольщики развешивали листовки. Дескать, Москва держится, бейте фашистов… Похватали их.
— А почему столица должна пасть? — удивился я, располагаясь в горнице. Народ разбрелся по большому, сложенному из брусьев дому, хозяйка начала выставлять на стол нехитрую крестьянскую снедь