поведала, что он донимал ее расспросами – мол, будет ли девочка милой, поцелует она его или нет, если он сам ее поцелует, и т. п.
Увы, после обеда пошел дождь, и посещение не состоялось, так что Гансу пришлось утешиться общением с Бертой и Ольгой».
* * *
Дальнейшие наблюдения, относящиеся все к тому же лету, заставляют думать, что в поведении мальчика постоянно возникало что-то новое.
«Ганс, четыре с четвертью года. Утром мать, как обычно, выкупала Ганса, вытерла его полотенцем и припудрила. Когда она посыпала пудрой его пенис, старательно избегая случайного прикосновения, Ганс спросил: «Почему ты не трогаешь пальцем здесь?»
Мать: «Потому что это непристойно».
Ганс: «Что значит непристойно? Почему?»
Мать: «Потому что так себя не ведут».
Ганс (со смехом): «Зато приятно»[138].
* * *
Почти в то же время Гансу начал сниться сон, разительно отличавшийся по своему содержанию от той смелости, которую он проявил в разговоре с матерью. Это первый из его снов, искаженный до неузнаваемости. Впрочем, благодаря проницательности отца мальчика сновидение возможно истолковать.
«Гансу четыре с четвертью года. Сон. Сегодня утром Ганс проснулся со словами: «Я думал ночью – один говорит: кто хочет ко мне прийти? А другой отвечает – я. И один заставляет другого делать пи-пи».
Из дальнейших расспросов становится ясно, что в этом сне вовсе не было зрительных впечатлений, что это чисто слуховое сновидение. Несколько дней подряд Ганс играл в разные игры, в том числе в фанты, с детьми домохозяина, своими приятельницами Ольгой (7 лет) и Бертой (5 лет)[139]. (В фанты играют так: один спрашивает, чей фант в его руке, а другой говорит, что его, и ему приходится выполнять какое-то поручение ведущего.) Сон Ганса фактически воспроизводит эту игру, но Ганс хочет, чтобы тот, кому принадлежит фант, не просто кого-то целовал или хлопал, как бывает обычно, а чтобы тот помочился; точнее говоря, чтобы его заставили помочиться.
«Я прошу Ганса еще раз рассказать свой сон; он рассказывает теми же словами, разве что вместо «другой говорит» произносит «другая говорит». Эта «другая», должно быть, подразумевает Берту или Ольгу, с которыми он играл. Истолкованное, сновидение означает следующее: я играю с девочками в фанты и спрашиваю, кто хочет ко мне прийти? Она (Берта или Ольга) отвечает: «Я». Тогда она должна меня заставить делать пи-пи (то есть помочь помочиться, что, по-видимому, приятно для Ганса).
Когда заставляют мочиться – расстегивают штанишки и вынимают пенис, – это для Ганса нечто приятное». На прогулках ему обыкновенно помогает отец, и это обстоятельство дает ребенку повод фиксировать свою гомосексуальную склонность к отцу.
«Два дня назад, как я уже сообщал, он спрашивал мать, почему та не прикасается к его пенису пальцами. Вчера, когда я помогал Гансу помочиться, он впервые попросил меня отвести его к задней стороне дома, чтобы никто не мог видеть, и добавил: «В прошлом году, когда я делал пи-пи, Берта с Ольгой смотрели на меня». По моему мнению, это должно означать, что в прошлом году он радовался любопытству девочек, но такая радость осталась в прошлом. Эксгибиционизм теперь подвергается вытеснению. Тот факт, что желание, чтобы Берта или Ольга смотрели, как он делает пи-пи (или заставляли его делать пи-пи), подвергается вытеснению в реальной жизни, объясняет появление этого желания во сне, где ему придается облик игры в фанты. С этого времени я постоянно отмечаю, что Ганс стремится делать пи-пи тайком от других».
Позволю себе добавить, что этот сон подчиняется правилу, выведенному мною в «Толковании сновидений» (глава 6): разговоры, имеющие место во сне, происходят от собственных или услышанных разговоров в предшествующие дни.
* * *
Еще одно наблюдение отец Ганса заносит в дневник вскоре после возвращения в Вену: «Ганс, четыре с половиной года, снова наблюдает, как купают его маленькую сестру, и вдруг начинает смеяться. Его спрашивают, почему он смеется, и он отвечает, что у Ханны смешная пиписька. Почему смешная? Потому что она такая красивая».
Ответ, конечно, был неискренним, ложным. На самом деле ее гениталии показались Гансу забавными. Но стоит указать, что он впервые явно признал разницу между мужским и женским половыми органами и перестал ее отрицать».
История болезни и анализ
«Уважаемый г-н профессор! Я посылаю Вам дополнительные сведения о Гансе; увы, на сей раз вынужден сообщить, что это история болезни. Как вы увидите из прочитанного, в последние дни у Ганса развилось нервное расстройство, которое изрядно обеспокоило нас с женой, ибо мы не в состоянии найти способ с ним справиться. Прошу разрешения навестить Вас завтра… а пока посылаю записи доступного материала.
Не подлежит сомнению, что почва для расстройства была подготовлена сексуальным возбуждением, проистекавшим из чрезмерной материнской нежности, однако мне никак не удается выявить непосредственный повод. Ганс боится, что на улице его покусает лошадь, и, быть может, этот страх как-то связан с испугом перед видом большого пениса. Как Вы знаете из моих предыдущих сообщений, он совсем еще маленьким осознал, что у лошадей большой пенис, и тогда пришел к выводу, что у матери, так как она тоже большая, пиписька должна быть как у лошади.
Лично я не знаю, как к этому подступиться. Может, он где-нибудь увидел эксгибициониста? Или же все это так или иначе связано с отношением матери? Нам с женой крайне неприятно, что уже в этом возрасте он начинает страдать расстройством. В остальном же, не считая страха перед улицей и дурного настроения по вечерам, Ганс поныне остается самим собой, бойким и веселым мальчиком» (из письма отца Ганса).
Оставим пока в стороне вполне понятное беспокойство отца мальчика и его первые попытки объяснения; мы начнем с изучения доступного нам материала. В нашу задачу вовсе не входит сразу «проникнуть в суть» заболевания: это станет возможным лишь позднее, когда мы накопим достаточно впечатлений. Посему мы не будем спешим с выводами и уделим пристальное внимание данным наблюдения.
* * *
Первые сведения, датированные началом января 1908 года, гласят: «Ганс (четыре года и три четверти) утром просыпается в слезах. На вопрос, почему он плачет, он говорит матери: «Когда я спал, то думал, что ты ушла и у меня нет мамы, чтобы ласкаться к ней». Перед нами страшное сновидение.
Нечто подобное было замечено летом, в Гмундене. По вечерам, укладываясь спать, он по большей части бывал в сентиментальном настроении и однажды высказался приблизительно так: «А если у меня не будет мамы?», «Если ты уйдешь, что тогда?» или что-то в этом роде (не