тоже есть пиписька?»
Отец: «Да, конечно».
Ганс: «Но я никогда ее не видел, когда ты раздевался».
В другой раз он пристально смотрел, как мать раздевается перед сном. Она спросила: «На что ты так смотришь?»
Ганс: «Проверяю, есть ли у тебя пиписька?»
Мать: «Конечно. Разве ты этого не знал?»
Ганс: «Нет, я думал, что, раз ты большая, пиписька у тебя будет как у лошади».
Отметим это предположение маленького Ганса: позже оно обретет особое значение.
Большое событие в жизни Ганса – рождение его маленькой сестры Анны – имело место, когда Гансу было как раз три с половиной года (апрель 1903-го – октябрь 1906 г.). Его поведение при этом было непосредственно отмечено отцом: «В пять утра начались роды, и постель Ганса перенесли в соседнюю комнату. Там он проснулся в семь, услышал стоны матери и спросил: «А почему мама кашляет?» Помолчал и добавил: «Сегодня точно прилетит аист».
Конечно, продолжает отец ребенка, «ему в последние дни часто говорили, что аист принесет в дом мальчика или девочку, и он совершенно правильно связал необычные звуки с прибытием аиста».
Позже мальчика отвели на кухню. «В передней он увидел сумку врача и спросил – это что? Ему ответили – сумка. Тогда он убежденно заявил: «Сегодня к нам прилетит аист». После родов акушерка пришла на кухню и попросила налить чая. Ганс, услышав эти слова, сказал: «Ага, мама кашляет, поэтому ей надо пить чай». Дальше его позвали в спальню, где он уставился не на мать, а на сосуды и прочие флаконы, заполненные окрашенной кровью водой. Указал на испачканную кровью простыню и удивленно произнес: «А у меня из пиписьки никогда кровь не течет».
Все его замечания показывали, что он связывал необычность окружающей обстановки с прилетом аиста. На все он смотрел внимательно и даже с подозрением, как если бы в нем, без сомнения, прочно засело впервые возникшее недоверие к разговорам насчет аиста .
«Ганс чрезвычайно ревновал к новорожденному; когда появившуюся на свет девочку хвалили и восторгались ее красотой, он тут же презрительно замечал: «Зато у нее нет зубов»[130]. Когда он в первый раз увидел сестру, то сильно удивился тому факту, что она не говорит, и объяснил это себе тем, что у нее нет зубов. Разумеется, несколько дней после родов ему уделяли меньше внимания, и он внезапно застудил горло; мечась в лихорадке, он повторял – это слышали не раз, – что ему не нужна никакая сестричка.
Приблизительно через полгода ревность в нем подутихла, он по-братски привязался к новорожденной, но был уверен в полном своем превосходстве над нею[131].
Несколько позже Ганс наблюдал, как купали его сестрицу семи дней от роду, и сказал: «A пиписька у нее маленькая», после чего прибавил, словно утешая: «Когда вырастет, она станет больше[132]».
«В том же возрасте (три и три четверти года) Ганс в первый раз рассказал свой сон: «Сегодня, когда спал, мне снилось, что я в Гмундене с Мариедль[133]».
Мариедль – это 13-летняя дочь домохозяина, которая часто играла с нашим сыном».
Когда отец в присутствии мальчика пересказал этот сон матери, Ганс не преминул поправить: «Не просто с Мариедль, а совсем один с Мариедль».
Здесь нам известно следующее: «Летом 1906 года Ганс находился в Гмундене и днями напролет бегал с детьми домохозяина. Когда мы уезжали из Гмундена, нам казалось, что для Ганса расставание и переезд в город окажутся непростым испытанием. К нашему удивлению, все обошлось. Он как будто обрадовался этой перемене в жизни и несколько недель о Гмундене говорил очень мало. Лишь позднее у него начали появляться воспоминания, довольно красочные и яркие, о времени, проведенном в Гмундене. А в последние четыре недели он принялся перерабатывать эти воспоминания в фантазии. Он воображает, будто играет с другими детьми – Бертой, Ольгой и Фрицлем, разговаривает с ними, как если бы они были рядом, и способен развлекаться таким образом часами подряд. Теперь, когда у него появилась сестра, его, судя по всему, заинтересовало, откуда берутся дети: он постоянно называет Берту и Ольгу «своими детками», а однажды сказал: «Моих деток Берту и Ольгу тоже принес аист». Сон, о котором идет речь, он увидел спустя полгода после Гмундена, и этот сон безусловно нужно понимать как выражение желания вернуться в Гмунден».
Так пишет отец мальчика; я, со своей стороны, отмечу, что Ганс этим замечанием о «своих детках», которых якобы принес аист, опровергает те сомнения, которыми он исподволь терзался.
К счастью, отец мальчика отмечал в своих записках многие обстоятельства, оказавшиеся впоследствии неожиданно важными. «Я нарисовал Гансу жирафа – мы часто бывали в Шенбрунне. Он попросил пририсовать животному пипиську. Я ответил, что он может нарисовать это сам, и он дополнил мой рисунок вот этой черточкой (см. рис. 1). Провел короткую прямую линию, потом ее удлинил и сказал: «Пиписька длиннее».
Пиписька[134].
Мы с Гансом прошли мимо лошади, которая мочилась, и он заметил: «У лошади пиписька внизу, как и у меня».
Он смотрел, как купают его трехмесячную сестру, и с сожалением произнес: «У нее совсем маленькая пиписька».
Ему подарили куклу, и он стал ее раздевать. Внимательно ее осмотрел и сказал: «А пиписька-то крошечная».
Напомню, что, как нам известно, мальчик благодаря этой формуле сохранял веру в правильность своего открытия относительно одушевленных и неодушевленных объектов.
Всякий исследователь рискует иной раз впасть в ошибку. Утешением в таком положении может послужить то обстоятельство, что ученый, подобно маленькому Гансу в следующем примере, ошибается не в одиночку, что его вводит в заблуждение смешение понятий, характерное для разговорного языка. Ганс увидел в книжке с картинками изображение, показал на ее закрученный кверху хвост и воскликнул: «Смотри, папа, какая у нее пиписька!»
Интерес к «пиписькам» побудил его выдумать для себя совершенно своеобразную игру. «Из передней можно попасть в уборную и в кладовую, где мы держим дрова. С некоторого времени Ганс приобрел привычку прятаться в кладовой и говорить, что идет в уборную. Как-то я заглянул туда проверить, чем он занимается, и выяснил, что он обнажает свои причиндалы и приговаривает: «Я делаю пи-пи». То есть он играет в посещение уборной. Суть игры проявляется не только в том, что он лишь притворяется, будто совершает мочеиспускание, но и в том, что он не идет в уборную, ведь так было бы куда проще, а предпочитает укрываться в кладовой, которую называет своей уборной».
Мы будем несправедливы к Гансу, если проследим одни только аутоэротические черты его сексуальной