Читать интересную книгу Победитель - Андрей Волос

— Ну что, что я?! — Щусев в свою очередь прижал кулаки к груди. — Да, мы должны сопротивляться им, но не в лоб! Не напролом! Потому что, если нас с вами посадят, через две недели они отсюда вообще все вывезут! Поймите! Смотрителя Эрмитажа после его протестов тут же в ГПУ взяли — и что теперь там делается, знаете?! Лучше меня вы все знаете, Валерьян Иваныч! Грузовиками вывозят! Грузовиками!!! Рудольф Лепке недурные деньги на этом зарабатывает! Рудольф Лепке знает, с кем иметь дело! Рудольф Лепке — это вам не…

— Господи, да кто это?! — истерично выкрикнул Валерьян Иваныч.

— Берлинский аукционист, — буркнул Щусев, передыхая. — Одновременно и известный маршан.

— О-о-о!.. — снова застонал смотритель. — Мерзавцы!.. Все равно!.. Вы!.. а вы!.. ведь вы всю Москву разрушили, Алексей Викторович! Всю Москву!.. Ваше имечко проклинать будут, вот увидите!.. Проклинать!..

— Я?! — изумился Щусев. — Это вы мне?! Да если бы не я, вообще бы уже ни одной церкви не осталось! Храм Христа Спасителя уже повалили бы! Я вам больше скажу: они его еще повалят, можете не сомневаться! Я вам про это и толкую: нас не будет, им вообще никто палок в колеса не вставит! Они тогда галопом по всему! Вскачь!.. Поэтому мы должны быть! А чтобы нам быть, нужно же как-то гибче! как-то разумней! Газету откройте — по шахтинскому делу одиннадцать человек вчера к расстрелу приговорили! Да вам за пять минут такое же вредительство навесят! Еще бы не вредительство — царствующей особе в подарке Советского правительства отказывать!.. Ну, расстреляют вас — и что? Кто тогда всем этим хозяйством станет заведовать? Никто? Тогда они сразу все и вывезут, будьте уверены! Чохом!..

Он тоже рухнул в кресло и стал запаленно обмахиваться ладонью.

— Что творят-то, господи!.. — бормотал Трухановский. — Как же могут они так!..

— А что вас удивляет? Нормально они себя ведут, — саркастически щурясь, сказал Щусев. — Как самые обыкновенные завоеватели. Как татары. Как хунхузы какие-нибудь там… Если б хунхузы Москву захватили, что было бы? Вот именно это и было бы — на поток ее и разграбление!.. Все чужое, ничего не жалко! все с бою взято! все свое теперь! хватай, вези, продавай!.. А вы как думали? Только так…

— Хунхузы, — тупо повторил смотритель.

— Ну да, — кивнул директор. — Или кто там еще — вандалы? вестготы?.. Варвары, в общем… Можно почитать, что вы написали?

Помедлив, смотритель трагическим жестом протянул ему лист.

— Благодарю… Так-так… Ну понятно… «Ограбление Третьяковской галереи…» Здорово. «Расхищение народного достояния!..» Ого!.. Не шутка — «Под непосредственным руководством наркома просвещения Луначарского!..» Я вам скажу, одно это уже на уголовную статью тянет. А вы как думали? — облыжная клевета и дискредитация… И потом, зря вы так, Валерьян Иваныч, все-таки Анатолий Васильевич тоже делает что может… конечно, не очень много он может… да и сдается, что страшно ему очень… но все-таки кое-что делает!..

— Что он делает! — взвился Трухановский. — Вы знаете, что из Остафьевского имения графа Павла Сергеевича Шереметева выгнали?! На кухне бытовал! За шестьдесят рублей служил хранителем своего собственного дома-усадьбы — памятной по Вяземским, по Пушкину, по Карамзину! Прогнали как лишенного выборных прав! Без хлебной карточки оставили! А при этом Анатолию Васильевичу хватает совести жить летом в Остафьевском доме на даче! Вы это знаете?!

— Знаю, знаю… нехорошо, что тут скажешь… Но у вас тут тоже, знаете ли, не очень славно. «Советская власть попустительствует разорению и обнищанию страны!..» Хлестко, хлестко, ничего не скажешь… прямо как для следователя писали… А адресуете, значит, на высочайшее имя: «Уважаемый товарищ Сталин! Считаю своим долгом поставить Вас в известность…» Вы серьезно? Думаете, товарищ Сталин не в курсе?.. Смешно, право слово, просто смешно! Мы взрослые люди, Валерьян Иваныч! Нельзя же быть таким наивным!..

Он сложил лист пополам и методично порвал в мелкие клочья.

Смотритель молча наблюдал за его действиями.

— Так что же делать? — спросил он, когда Щусев высыпал обрывки в урну.

— Не знаю, — вздохнул директор Третьяковской галереи. — Держаться надо. Их не переспоришь.

* * *

Поезд медленно тянулся, подолгу стоял на станциях. Прижавшись друг к другу, девочки сидели на своей полке. Ольга то и дело вспоминала маму, папу, сестренок. Если б можно было сейчас кинуться обратно — туда, на Урал, в тайгу! Как же они там одни?! Как?..

Но колеса настойчиво стучали, отвечали: вот-так, вот-так, вот-так. Или еще: нель-зя, нель-зя, нель-зя.

Дашка ругала ее, если она начинала плакать, и поэтому Ольга плакала только во сне.

Ближе к вечеру второго дня пути они вышли на станции Росляки. До деревни оставалось километра три, и можно было идти по дороге, но Дарья решила, что в таком оборванном виде на улице показываться нельзя. Дали кругаля, пробрались задами. Когда Ольга увидела дом дяди Лавра, у нее и вовсе подкосились ноги, и она села на желтую ботву.

— Ты чего? — спрашивала Дарья, прижимая к себе и гладя по голове. — Ты не плачь! Теперь все у нас будет хорошо! Всегда будет хорошо! И мамка с папкой приедут! Не плачь!..

ГЛАВА 2

Встреча

Плетнев оказался за границей.

Ему было странно даже подумать об этом.

Заграница. За-гра-ни-ца! ЗА-ГРА-НИ-ЦА!

Это слово очень много значило. Очень!

В Сочинский порт приходили корабли. Они двигались к причалу, а за ними зримо стелился пахучий, розово-синий, мерцающий, душистый шлейф заграницы. На берег сходили моряки. В норвежских меховых куртках! В итальянских джинсах! В немецких туфлях на мягкой резиновой подошве! В карманах лежали американские сигареты! Жвачка! Они несли цветастые полиэтиленовые пакеты. В пакетах — радиоприемники и магнитофоны, одежда и обувь. Все это они продавали. Пакеты тоже продавали. Поговаривали, будто бы там, за границей, эти пакеты дают в магазинах бесплатно. Как бы приложением к товару… Плетнев в это не верил. Какой дурак будет давать пакет бесплатно? Ну еще можно было бы представить такое здесь, в социалистическом Союзе. А там?! Да ни в жизни. Там капитализм, никто никому ничего бесплатно не дает. Только за деньги! Но вещи хорошие, ничего не скажешь…

За морями, за горами простиралась эта волшебная страна — Заграница. Простому человеку глупо было и мечтать, чтобы оказаться там хоть ненадолго. Чтобы хоть одним глазком!.. Нет, простому человеку там делать было нечего. Туда попадали только моряки, писатели, олимпийские чемпионы… ну, деятели партии и правительства, разумеется. Всякие там шишки. А простому — разве только чудом?..

И вот — чудо случилось! Плетнев стоял на совсем чужой земле, расположенной далеко за пределами нашей бескрайней Родины!

Стоял — и поражался тому, как ловко, оказывается, можно устроить, чтобы ни один штрих не напоминал человеку, где он есть на самом деле. Ну только слишком жарко, пожалуй. А в остальном — ничего заграничного! чистой воды Советский Союз! Даже хлоркой от недавно мытых полов несет точно так же, как в танковом училище!..

Рыжий капитан Раздоров и кореец Пак, оба в спецназовской «песчанке», сидели на подоконнике, остальные стояли полукругом и слушали, что они заливают. Вновь прибывшие тоже были в «песчанке» — только в новехонькой, не успевшей даже обмяться.

КАБУЛ, АВГУСТ 1979 г

— С кормежкой плоховато, — сказал Пак. — Сухпайками перебиваемся. Два раза в неделю горячее питание. По типу «чай, не свиньи — сожрут!» Каша комбинированная…

Все переглянулись. Каша комбинированная варилась из примерно равного количества риса, перловки и пшена. Остыв, она превращалась в скользкий и упругий блин, по вкусовым качествам более всего похожий на сырую мидию.

— А магазин в посольстве есть? — поинтересовался Голубков.

— Есть, — кивнул Раздоров. — Только там это вот, — он характерно пошевелил пальцами. — На афгани торгуют. А нам пока не выдавали. Что-то тянут…

Тут дверь раскрылась, и вошел Симонов. Огляделся. Собственно говоря, смотреть ему было особенно не на что. Парты вынесли. Расставили раскладушки с полосатыми матрасами. На каждой лежит автомат и поясной офицерский ремень с пистолетом, ножом, подсумками и гранатами. Ну, еще на доске кривая надпись мелом:

«ВРАГ НЕ ДРЕМЛЕТ!»

Это уже Голубков постарался.

— Что, устроились? Вы тут осторожней, елки-палки. Не казарма. Здесь скоро детям учиться… Ладно, выходи строиться!

Высыпали в небольшой вестибюль, построились. Симонов встал на правом фланге.

У окна ждали двое. Один — седой, высокий, сухощавый, лет пятидесяти пяти, одет как все, в «песчанку». Другой поплотнее, лет сорока. Глаза холодные, серые. Большие залысины. Белая рубашка с черным кожаным галстуком, черный кожаный пиджак — и почему-то кроссовки. Должно быть, для контраста.