Читать интересную книгу Обреченный убивать - Виталий Гладкий

– Откуда знаешь?

– Так ведь и мы не пальцем деланные. Кумекаем, что почем.

– И как вам здесь живется?

– Фартово, брат. Жратва от пуза, хавиру[8] сам видел, все как в лучших домах Парижа, почти каждый день на свежем воздухе джиманимся.[9]

– Короче говоря – курорт, – не удержавшись, съязвил я. – Только почему это у тебя на лице свежих швов больше, чем морщин?

– Да бьют, суки, – простодушно сказал лысый и, морщась, помассировал кисть руки. – Все амбалы, как на подбор. Тренированные. Для них кого-нибудь измочалить – плевое дело. Первому неделю назад филюшки проканителили,[10] лежит теперь на бойне,[11] с лепилами[12] базлает.

– А нам можно их…

– Мочить?

– Что-то в этом роде…

– Сколько душе угодно. Это дело даже поощряется.

– Каким образом?

– Бляху[13] хочешь получить? – коротко хохотнул Второй. – Или откинуться?[14] Не-ет, Двенадцатый, тут все мы и копыта отбросим. Отсюда нам ходу нет. Бзик[15] чересчур секретный. Но когда бодаешься[16] всерьез, без дураков, то почет и уважение обеспечены. Понимаешь, здешние пастухи[17] хотят, чтобы выпущенные отсюда мясники знали свое дело туго. А без натуральной сшибки какой из них потом толк?

– Значит, нам позволено все… А им?

– Ты что, и впрямь валет[18] или дуру гонишь?[19] Да они могут из нас бифштекс сварганить. Потому, браток, отмахивайся, сколько сил хватает. Иначе с отбитыми печенками ты здесь долго не задержишься. Отправят тебя… наверное, уже знаешь куда…

В этот день я так и не потренировался. А следовало бы – бессонные тюремные ночи, бесконечные допросы, а затем долгое, перепахивающее мозг, словно зубная боль, ожидание последнего часа подорвали мои силы и притупили реакцию.

И уже под вечер следующего дня я горько пожалел, что не прислушался к советам Второго…

Несмотря на мои робкие попытки возразить Десятому, который был среди "кукол" – оказывается, нас здесь так прозывали – вожаком или паханом, меня записали в "наряд", состоящий из двух смертников.

Бои обычно шли через день, но приближался очередной выпуск курсантов этой сверхзасекреченной спецшколы, и потому выпускники теперь дошлифовывали искусство уничтожения противника голыми руками, чтобы не ударить в грязь лицом перед высоким начальством, которое должно было приехать на выпускные экзамены.

Потом "кукол" стало катастрофически не хватать – курсанты, еще то зверье, словно с цепи сорвались, били наших смертным боем. Можно сказать, занимались зубрежкой вопросов к экзаменационным билетам. И конечно же мои возражения и ссылки на плохую физическую форму были сродни гласу вопиющего в пустыне.

Очередь есть очередь! – коротко отрубил Десятый, и я очутился на довольно приличном татами, окруженный гогочущими амбалами, избравшими своим ремеслом насильственную смерть.

Впрочем, я был с ними одного поля ягода.

Первым дрался Одиннадцатый, рослый, жилистый кавказец с холодными немигающими глазами и длинными обезьяньими ручищами. Как я узнал, все "куклы" были разбиты парами, лишь пахан был на подхвате – заменял какого-нибудь очередного, измочаленного до неподъемного состояния смертника.

Мне дали возможность осмотреться и привыкнуть к этим гладиаторским поединкам, для начала выпустив Одиннадцатого. И на том спасибо…

Бой длился недолго. Для меня это не оказалось сюрпризом – поединки тяжеловесов (а среди курсантов и "кукол" не было почти никого весом меньше девяноста килограммов) часто решает всего один удар.

Где-то на третьей минуте кавказец пропустил сильнейший свинг в челюсть. Обычно после таких ударов противник "плывет" и добить его – дело техники, а если в конце поединка – достаточного запаса сил.

Но Одиннадцатый устоял. Он ушел в глухую защиту, и курсант молотил кавказца еще минуты две, пока тот не рухнул на татами, словно подрубленное дерево.

О сопернике Одиннадцатого нужно сказать отдельно. Мне никогда не приходилось встречаться в поединках с исполнителями особых поручений из спецслужб. Я был наслышан о них от ребят, с которыми тренировался, и от тренера, хотя тот подобных тем старался избегать.

Уже гораздо позже я узнал почему: некоторые из его учеников были завербованы соответствующими органами и редкие встречи с ними не доставляли ему радости – гуманист по природе, великий мастер кунфу, он преклонялся перед духовным началом восточных боевых искусств и отвергал грубую, примитивную силу и жестокость, взятые на вооружение наставниками по рукопашному бою в системе спецслужб.

Внимательно наблюдая за курсантом, обрабатывающим кавказца, как боксерскую грушу, я сразу же отметил неизвестную мне школу восточной ориентации. Судя по стойкам и работе рук и ног, это могло быть силовое окинавское каратэ, правда, в достаточно скверном исполнении. Похоже, базовую технику ему в свое время преподавали совсем иную, и только здесь стали учить основным принципам более эффективной системы рукопашного боя.

Но как бы там ни было, а глядя на тычковые удары курсанта "рука-копье", я почувствовал где-то под сердцем неприятный холодок.

Даже мастера среднего уровня при достаточно длительных тренировках так набивают кончики пальцев, что они превращаются в рога; им ничего не стоит одним ударом пробить брюхо быка или коня и вырвать внутренности. Будем надеяться, что на доводку кансю[20] до полной кондиции у курсантов не хватило времени…

Мне достался в противники настоящий дьявол: коварный, хитрый и, несомненно, талантливый ученик неведомого мне шифу,[21] или, если я не ошибся в определении разновидности кэмпо[22] – сэнсэя.[23]

Он был огненно-рыжим, ушастым и гибким, как лиана. Его удары в прыжке, будь я в форме, дорого бы ему обошлись – не подозревая, что и я кое-что смыслю в восточных единоборствах, он был непозволительно беспечен.

Хотя, находись на моем месте человек без соответствующей подготовки, даже физически очень сильный, ему бы не поздоровилось – длинные мускулистые ноги рыжеголового могли запросто проломить кирпичную стенку.

Увы, я был весьма далек от своей обычной кондиции и даже не пытался что-то там изобразить, а тем более перейти в атаку – потерявшие эластичность мышцы едва успевали спасать кости, несколько отвыкшие от жестких силовых нагрузок.

Поэтому, пропустив два мощнейших удара – по корпусу и в голову, – я стал "валять Ваньку", если так называть по-русски китайский стиль кэмпо "Пьяница".

Какое-то время мне удавалось уходить от сокрушающих ударов рыжего курсанта или ставить с виду нелепые и беспомощные, но на самом деле оригинальные и точно рассчитанные блоки. Но когда я, вопреки здравому рассудку увлекшись этим "театром", в подкате подловил его на жестокий удар в пах, он от дикой боли совершенно озверел.

Видимо сообразив, что я за птица, рыжеволосый мгновенно изменил тактику боя и еще больше повысил темп.

Всему бывает предел. Даже терпению. Моему терпению.

В какой-то миг, после особенно удачной атаки курсанта, я вдруг почувствовал, как мною постепенно овладевает безразличие. Оно вползло сначала в душу, затем опутало тело и запустило жалящие щупальца в мозг.

Машинально защищаясь, я постепенно погружался в туман, приподнимающий меня над татами. Все фазы движений – как моих, так и рыжего курсанта – замедлились настолько, что я мог разложить их на составляющие, словно художник-мультипликатор кадры фильма на отдельные рисунки.

Конечно, это было вовсе не так, бой продолжался. Точнее, уже не бой, а избиение. Меня. Притом вполне профессиональное и в вихревом темпе.

Мне было хорошо знакомо это состояние. Оно появлялось при выполнении тамэси-вари.[24] Мое тело казалось твердым, как железо, и нечувствительным к боли, и в то же самое время – легким, почти невесомым и свободным.

Короче говоря, я совершенно бессознательно погрузился в сомнамбулический транс, как самурай перед харакири…

Очнулся я от сильного дождя. Отфыркиваясь, как тюлень, я замотал головой и попытался закрыть ладонью глаза, в которые попадала вода, когда я пытался поднять свинцово-тяжелые веки.

Ливень прекратился, и раздался голос:

– Убери ведро, остолоп! Иначе он захлебнется.

Наконец я разлепил глаза и увидел серые столбы, упирающиеся в засиженный мухами потолок. Присмотревшись, я понял, что это ноги окруживших меня "кукол". Сам я лежал на полу, и меня щедро поливали водой из пожарного ведра.

– Гля, фраерок-то еще жабрит![25] Живучий…

– Тащи его на кимарку.[26] И когда этот живодер[27] приканает?!

– А то ты не знаешь. На гужевке,[28] падла. Не просыхает.

Ничего не помню. В памяти образовался провал, наполненный до краев всполохами боли. Она пульсировала по всему телу, скапливаясь в районе сердца.

Я поднял руку, пощупал ребра – и едва не задохнулся от тысячи жал, в единочасье проткнувших кожу. И тут же все вспомнил. Хотя от этого мне легче не стало.

Но, по крайней мере, я знал, что выживу, – прийдись удар рыжего дьявола чуть выше, мое сердце разорвалось бы, как кусок гнилой ткани.