скандалист.
Сейчас уже трудно припомнить, когда это случилось. Столкнулся я с ним не в его родных местах, не в Хасавюрте, например, не в Дербенте на Каспии и не в Дарго, бывшей столице Шамиля. Виделись мы аж три раза, и все три раза встречались одной-единственной ночью… Но, знаешь, это все-таки была особенная ночь, потому что тогда в мой скромный саманный дом с желтым глиняным полом пришла и осталась жить сама Амира Лихманова, врачиха из нашей амбулатории, «пантера», как ее называли, в то время как знаменитый Хамзат Ахмадов навсегда покинул Тарское.
Ясное дело, откуда вам в российских столицах знать это имя, но Хамзат по прозвищу къинхо[34] был тогда заметной фигурой в нашем селе. Парень редкой отваги, он виртуозно владел любым клинком, работал на чеченских ментов и, говорят, был связным самого Муллы. И хотя по паспорту он был почему-то Исаевым, все считали его своим: чеченцем Хамзатом Ахмадовым (по фамилии отца) из тейпа Эрсной.
Тогда еще в ангуштском Доме культуры довольно часто устраивали синкъерам[35], на которых собиралась вайнахская и осетинская молодежь из соседних поселков. Хамзат умел щегольнуть на таких вечеринках, заявляясь туда в национальной одежде горцев, – въезжал, хотя это было и не принято, во двор верхом на рыжей кобыле с дорогой сбруей. На поясе кинжал в ножнах, на голове папаха – каждый раз новая. Мужчины уважали его, собаки и женщины – тоже. За что, вы спросите? Баловней судьбы все любят и уважают. На счету Хамзата, говорят, немало убитых, а он как сыр в масле… Мы, парни из этого пригорода, души в нем не чаяли – даже сплевывали, подражая ему, сквозь зубы и походку вырабатывали, как у него, наподобие Юла Бриннера.
В тот год стало известно, что группа гэбэшников разыскала-таки неуловимого Муллу в селе Чемульга, что южнее Ассиновской, и убила при штурме его жилища. В газете «Грозненский рабочий» появилась нашумевшая статья «Кровь на белой чалме», и всем наконец стало известно его имя – Газзаев Хамид.
А выдал Муллу гэбэшникам ветврач, какой-то Александр, специально направленный органами в Чемульгу, чтобы выследить абрека. Выходит, Хамзат что-то недоработал, недосмотрел, допустил до Муллы чужого человека. Или менты недоработали – Албочиева с Дроздовым к тому времени перевели на работу в другие регионы. Кто вместо них отвечал за безопасность Муллы, это не моего ума дело… А может, они все вместе – Албочиев с Дроздовым руками Хамзата и ветврача – это все и сотворили?
Короче, что там произошло на самом деле, никто не знает. Но Хамзат виду не подавал – казалось, в его жизни ничего не изменилось. Он был тот же: статный, с легкой походкой, уверенный в себе, опять в новых ичигах и новой папахе. Хотел казаться таким, как раньше.
И вот, представляешь, эта самая одна-единственная ночь показала, каков Хамзат на деле.
Вечер был холодный, и все танцевали внутри здания… Под что? Под винил, конечно, своих музыкантов в селе не было.
Местные парни давно уже топтались в «Казанке» – Доме культуры, что между Ленина и Хетагурова, теперь там восстановлена церковь Казанской Иконы Божией Матери. Здание ночью можно было увидеть издалека: много шума, света, включены наружные фонари… Две женщины от администрации Дома культуры пытались как-то организовать процесс, чтобы танцы напоминали старинный обряд синкъерам… Правда, у них это не особо получалось – многие уже приняли осетинской водки, но безобразий все же не было и собравшихся местных девчонок никто не обижал. Девушки охотнее всего соглашались на лезгинку, потому что там не надо было касаться парней, на остальные танцы мало кто из них решался. Зато лезгинка выходила ладно и довольно лихо. Но Пантеру, женщину Хамзата, не сравнить было ни с кем из них. Амиры больше нет, и временами кажется: я забыл о ней, но надо было видеть ее в то время – одни глаза чего стоили. Раз посмотришь – не уснешь…
Лезгинка, потом другая, зажигательные кавказские ритмы, красивые местные девчонки, лебедями плывущие в счастливое будущее, чуткая подружка в танцах, угадывающая каждое мое движение, грубоватая шутка Хамзата, его дружеский хлопок по плечу – я был переполнен счастьем в тот вечер. Лезгинка подстегивала нас, пьянила, влекла, вращала до головокружения, разъединяла и вновь бросала навстречу друг другу. Мы потерялись в танцах, словно во сне, но в какой-то момент мне показалось, что музыка зазвучала громче – к ней примешивались звуки то ли гитар, то ли пондара с улицы. Ветер, донесший бренчание, утих, и я вновь подчинился властным приказам своего тела, тела подруги и велениям магии танца.
Раздался резкий стук в дверь, и чей-то громовой голос потребовал открыть. Пауза, тишина, грохот распахнувшейся двери, и на пороге застыл огромный человек, похожий чем-то на собственный голос.
Для нас он пока был просто высоким человеком могучего сложения, с темным скуластым лицом и огромными усами, весь в черном, со светло-коричневым башлыком. Из открытой двери повеяло ветерком – ночь была свежей, словно благословение Аллаха.
Вошедший не заметил, что сильно ударил меня дверью. Я ошалел от неожиданности и от наглости чужака, вскочил со стула, невольно ударил его левой рукой, а правой схватился за нож. Но великан толкнул меня обеими руками и отшвырнул словно щенка – растерянный, я остался сидеть, сжимая ненужную рукоять оружия. А он шел дальше, был выше всех, кого раздвигал, и словно бы никого из них не видел. Мальчишки-осетины, раззявы, веером расступились. Но дальше наготове стоял крепкий ингушский парень; чужак не успел его оттолкнуть и получил удар клинком – плашмя по лицу. Удар оказался спусковым крючком: заметив, что гость не дает сдачи, остальные распустили руки. Пришедшего как бы прогоняли сквозь строй: били, пинали ногами, шлепали ладонями, хлестали его же башлыком, будто издеваясь, плевали в него, свистели вслед – явно вполсилы, словно бы сохраняя его до выхода на сцену «самого» Хамзата, который, однако, сохранял невозмутимое молчание, стоял, прислонившись спиной к стене, и неспешно затягивался сигаретой, будто уже хорошо понимал все, что откроется нам позже. И вот незваный гость, избитый, окровавленный, заплеванный и словно онемевший, оказался вынесенным к Хамзату волнами шутейной потасовки. И, узрев того перед собой, пришелец отер лицо рукой, уставился в лицо Хамзату и сказал нарочито громко:
– Я Кири Буба из Хасавюрта, Кири Буба по прозвищу Нож, пришел сюда драться и убивать. Мне плевать на задиравших меня сопляков – мне нужно найти мужчину. Ходят слухи, в ваших краях появился отважный боец на ножах,