Читать интересную книгу Статус неизвестен (СИ) - Юрий Шубин

Это очень серьезно-разглядывать семейное гнездышко своей несостоявшейся радости. Чуть нарочито угрюмый дом стоял не сходя с места, как и положено дому. А Самородов все равно словно крался, точно дом осторожно подпускал его к себе, готовый всем своим весом рвануться и убежать, шоркаясь о стены узкой улицы.

Две тихие женщины вежливо поздоровались с военными и поспешили в сторону храма.

По сути это был дом чучельника, но Самородов понимал как много теперь зависет от Эмили. Смягчая строгость архитектурных линий междоузлея цепких вьющихся побегов прихотливо оплетали выступающие углы. Ранние лопнувшие соцветиями бутоны напоминали свисающую вниз гирлянду из ярких погремушек. Тонконогий стол и скамья прекрывали выстелленый сланцавыми плитами пол открытой терассы. Лампы из полированной бронзы уже зажглись и освещали распашные двери украшеные узорчатым стеклом. Контровой свет высоких окон пробивался сквозь плотные кусты осыпаные листвой более высоких деревьев. Листья лежали на тонконогой скамье, на плитах, на столе. Ее молчаливое присутствие придавало смысл каждому предмету вокруг этого дома.

Огромный, плотно наполненый переживаниями день, казалось отступил в далекое прошлое. Его полумифические воспоминания почти уже превратились в безнадежную мечту. Валерий Самородов шел по мощеному плитами тротуару, приближаясь к неминуемому искушению всей своей жизни. Освещенная площадь лежала слева от него четко очерченая храмовыми постройками. Окна света врезанные в сгущающуюся тьму казались глазами без век, глядящими предвзято и страстно. Дневная усталость придавала его решимости особое вечернее настроение с мягкой взволнованностью ожидания. Тая возбужденное дыхание он, как лицом в ручей, вошел в дом.

Его ожидали тоже.

Господь Всемогущий.

Дарующий и берущий. Любящий нас всех в своей радости.

Да светится имя твое. Да придет царствие твое…

Старательность дочки Астрела и Эмили, при всем умении выговаривать Сати каждое слово, была насилием над здравым смыслом. Те же самые слова, которые звучат из уст девочки становятся не тем же самым, если их произносит юноша. Они грубеют, становясь весомее. Сам звук густеет как набатный колокол и молитва преображается в гармоничное продолжение веры.

Сати нелепо пискнула на середине предложения. Хавада тут же дала своему сорванцу подзатыльник. У нее была тяжелая рука. И Юджин отдернул худую кисть от накрахмаленого платья, перестав щипаться.

Все невольно заулыбались, исцеляя тревожное напряжение царящее в трапезной.

На полу лежал ковер, судя по сложности рисунка и естественности оттенков, весьма дорогой.

В полевой камуфлированной форме Валерий Самородов выглядел за столом накрытым бронзово-красной скатертью, украшенной утяжеляющими, витыми кистями, как рябое перепелиное яйцо на пурпурной сутане его преподобия.

… очисти грехи наши. Прости нам вся согрешения,

вольные и невольные. Господи, не оставь нас,

вдохни дух в прах твой в утробе твоей.

Не отыми от меня дух свой. Прояви милость ко мне.

К чадам и домочадцам. Преди и очисти от скверны

души наши и тело наше в скорби исправляй.

Врачующую силу твою и всякую немощ таящуюся

вспоможествуй.

Господь, просвещение наше и утешение наше,

помоги нам беззащитным.

Ныне и присна и во веки веков. Аминь.

Девочка перевела дух и не без изящества завершила молитву глубоким реверансом, решив что так оно будет совсем хорошо.

Его преподобие отец Аквитин с большим мясистым носом и глазами с вечным голубым рассветом внутри сделал вид будто не заметил подобной волности ребенка и смиренно закатив глаза к паталочному ригелю от себя добавил:

— Молитвой мы перед Богом себя проявляем. Господи, благослови нежные уста ребенка источавшие тебе хвалу и пищу которую ты послал нам. Принеси счастье дому приютившему нас и хозяевам его хлеб с путниками приломившим.

Сытный запах роился над столом.

Самородов испытал непреодолимое желание пошевелиться и призрев деликатный консерватизм потянулся налить себе чего нибудь в бокал.

У жареной рыбы была кожица цвета золотого топаза. Искрясь, росинки на запотевших бокалах извивающимися запятыми скатывались вниз. С мареным деревом подносов удивительно хорошо смотрелся бардовый цвет узора. Легкие плетеные стулья не поскрипывали а как бы шуршали. Тушеный картофель со сладким перцем и бобами был дополнен нарезаным широкими ломтиками мясом. Красное вино «Мэдирос» и «Тассадэра» размещались в низкой, украшеной стружкой карзине и их заштопоренные горлышки смотрели в разные стороны.

Уведя детей в соседную комнату Хавада стала прислуживать за столом. Быстрые, ловкие руки привыкшие к крестьянскому труду успевали угодить всем сразу, пододвигая и перекладывая куски с тарелки на тарелку. Пушисто-снежный, наполненый кислородом лаймаровый сок струей ударил в наклоненый бокал Самородова и несколько белых капель упало ему на руку. Самородов зыркнул на Астрела и их глаза встретились.

Астрел сидел во главе стола и смотрел на Самородова таким взглядом, будто тот убийца которого много лет тянуло на место преступления и вот, наконец, он решился и вернулся.

Или ему хотелось так думать?

Каждый наблюдал за другим еще раньше, возможно с самого начала, из передней, из коридора с прозрачной верандой, через молдинги в рамах удерживающие оборону стеклянных стен.

Астрел был приложением к чуду помогая ему существовать. Знает ли он какая охапка счастья ему досталась, если счастье можно мерить охапками? Эта мысль обрела самостоятельность и больше не подчинялась ему, когда он только издали, мельком увидел Эмили. Перестала подчиняться в первый же миг своего возникновения, переняв завистливые угрозы ревности.

Пришел момент разыграть маску искренности.

Прямиком, без многоэтажных подтекстов, Астрел протянул белофарфоровую ладонь, подавая ее Валерию:

— Можешь поздороваться со мной за руку, я не инфецирован.

Факельное шествие непримеримых маршеровало в глазах Самородова, но он был благоразумен и подавая руку ответил:

— Я не знаю более незапятнаных рук на тысячу километров в круг.

Жосткий, сверлящий взгляд касался, как ему казалось, самой сути.

— Теперь ты на такой должности, что в твоей власти сажать людей за решотку и за меньший проступок.

— Тогда сразу под требунал. Чего уж там.

Они разорвали рукопожатие и с нескрываемым облегчением опустились на плетеные стулья. Властная щемящая боль неутраченного чувства со злой искренностью парализовала им лица. В них жила разная мера вещей и поступков, и от этого их немного перекашивало. Кривило.

Торопливо, скороговоркой что-то весело говоря, Хавада, глубоко и рискованно, чересчур суетливо и заботливо потянулась в середину стола. Взяла в руки обе бутылки с вином и осыпая мужчин стружкой попросила Астрела и Валерия их откупорить. Оказавшись в такой ситуации мужчины дали слабину и завозились со штопором.

В этот момент в трапезную вошла хозяйка, провожая к столу гостя прибывшего последним. Дэнис Бодье Грациан шел операясь на трость. На лице лежали желтые старческие пятна, словно нерастаявшие остатки принесенного с улицы света. Мелкие, тусклые, без выражения глаза, стиснутые в шрамик губы сохраняли болезненую припухлость. Седые космы были завязаны в чахлое подобие хвостика. Темный деловой костюм скрывал излишную худобу главы города. Пенящийся фреволный шарфик прекрывал выскобленую до синевы шею. Жатую ткань прешпиливала брошь с огромным переливающимся камнем изумительной огранки. Морщинистое лицо старика оставалось восково-бледным и камень необычайного размера и чистоты подпитывал свежесть увядающей в лике жизни. Продолжая приятный разговор Дэнис Бодье Грациан говорил хозяйке:

— Надобность в моем присутствии необходима не только другим, но и мне самому, прелестная Эмили. Пока я кому-то нужен, я жив, — с эдакой стариковской бровадой отвечал любезностью на любезность городской голова на оставшуюся за порогом фразу хозяйки.

Свет трапезной рисовал по шелку ее кожи родные и такие притягательные приметы красоты. Богатое женственностью от природы ее горделивое, тонкое лицо начиналось со скул. С той постановки шеи которая подчеркивала приподнятый затылок головы. Мягкий контур подбородка обрамляли чуть заостренные косточки скул, в которых чувствовалось непреклонное упорство и отходчивый нрав. Необычные, даже несколько разлетисто-смелые бугорки щек настолько изящно сходились к переносице и плавной линии ушей, что казалось буд-то Эмили вот только что произнесла нечто необычайно разумное и представляла собеседнику время «переварить» услышанное, не настаивая и не торопя с ответом. Ее удивительно большие как у ночного животного глаза содержали частичку бешеного черта, застрявшего в холодной проруби голубой протоки. От чего взгляд становился живым и искрометным, до игривого блеска у самых ресниц его обладательницы.