Читать интересную книгу Время не ждёт - Ваграм Апресян

— Где точит свои когти этот полосатый бесенок? — говорил Игнатьев. Слова, произнесенные как бы сами собой, вдруг дошли до сознания и неожиданно приобрели особый смысл. — А в самом деле, обо что кошки точат так остро свои когти?

Ответа не было.

А чутье подсказывало, что именно в нем, в этом ответе должно быть скрыто что-то необычайно интересное, волнующее.

Помазав царапины иодом, Игнатьев спустился на веранду и зашагал из угла в угол. Ему вдруг стало тесно, захотелось простора, словно от этого могло стать просторнее мыслям. Он заспешил в сад, на ходу размышляя: «Удивительно, как порой мы не замечаем самых простых вещей, мелькающих постоянно перед глазами. Нам известно, например, что когти хищников никогда не тупятся, но каким образом они сохраняют остроту своего оружия. А зубы, а клюв? — хлынули вопросы. — Точат ли вообще хищники, грызуны, пернатые свои когти, зубы, клювы? Или, быть может, звери избавлены от этого труда, поскольку природа сама острит свои инструменты?.. То есть... Это же фантазия... Самозаостряются? Возможно ли?..»

Игнатьев остановился, прислонившись к дереву, сердце учащенно застучало. Теперь было ясно, что когти кошек самозатачиваются. Но не от этого, в сущности, не им открытого явления, он взволновался, словно открыл новый мир, а оттого, что идея самозатачивания в одно мгновение стала из фантазии реальностью. Идея эта возникла у него год назад.

Самозатачивание существовало в природе миллионы лет, оно господствовало в механических процессах животного мира. «А они смеялись надо мной — Федя, Ива» Иванович и даже Микко обидно ухмыльнулся, — вспоминал он, — смеялись над моей идеей косилки с самозаостряющимися ножами. Теперь, кажется, я буду смеяться. Я буду смеяться последним», — торжествовал Игнатьев, уверенный в своей победе.

С балкона Александра окликнула Пелагея Павловна, приглашая обедать. Александр, находившийся в пятнадцати шагах, не шелохнулся. Затем его позвал младший брат Миша. Александр стоял, как вкопанный, погруженный в свои думы.

«Скажут коготь кошки — не косилка, не коса. Согласен, ваша правда. А клюв орла, острый, как нож, например, — не коса, по-вашему?» — спорил Александр с воображаемым противником.

— Шура, иди же обедать! — крикнул отец. «...Фантазии здесь нет, есть бесчисленные факты самозаострения режущих или колющих органов животных, которые следует исследовать, найти тайну механики этого явления и во всеоружии...»

— Шур-а, очнись же, наконец, иди обедать, — раздался громкий голос Федора.

Будто в самом деле очнувшись от сна, Александр пошел к дому. Поднимаясь на балкон, он услышал многоголосый шумный смех и остроты:

— Шура впал в прострацию, значит изобретает что-то, — говорил Михаил Александрович.

— Верно, папа, ходят слухи, что он изобретает самочешущую щетку для нашей «Лизы», — иронизировал Федор.

Раздался смех. Александр улыбнулся, рассеянно оглядывая присутствующих, и сел. Острота Федора, тут же переиначенная и дополненная, вызвала гомерический хохот. Иван Иванович, наконец, заступился за своего друга, говоря, что неудача на первом опыте — не есть еще крушение идеи.

— Даже ваша самочешущая щетка для коней, Федор Михайлович, вовсе неплохая идея, если ее широко осуществить в кавалерийской дивизии.

— В кого же ты вышел такой рассеянный, Шура? — спросил Михаил Александрович.

— А я, папа, расскажу одну историю, и пускай тогда присутствующие скажут, на кого я похож, — ответил Александр.

— Просим, просим, — сказал Иван Иванович.

— По случаю открытия музея мясоведения и патологии состоялся банкет. Разумеется, отец — создатель музея — был в центре внимания. В его честь произносили тосты, его поздравляли с научными успехами и прочее, а в конце торжества его провожала куча людей. Они с подчеркнутой заботливостью усадили отца в карету, и когда он уселся, все дружно прыснули. Отец удивился и спросил у извозчика: «Почему люди смеются над вами?» Извозчик обернулся и ответил: «Не надо мной это, барин, а над вами. Должно быть, не видали, как господа при регалиях салфетки носят. Эх, барин, ужин-то вы откушали, а салфетку с груди забыли снять, вот народ и смеется».

Рассказ еще пуще развеселил обедающих. Тем временем «Барсик» прыгнул на колени Пелагеи Павловны и потянулся розовым носиком к колбасе. Александр погрозил ему пальцем, сделав страшное лицо. Пелагея Павловна заметила на его ладони светлокоричневые полоски иода.

— Это он сделал? — спросила она, кивнув на котенка.

— Он.

— Ах, вот почему ты не слышал наших голосов! Царапины изучал, а я-то думал, что ты ломаешь голову над какой-нибудь глубокомысленной проблемой, — язвительно заметил отец.

«Барсик» был согнан с колен, разговор продолжался с той же оживленностью, но изобретатель никого не слушал, думая о своем. Закончив обед, он молча встал и незаметно куда-то скрылся.

Ночью спал чутко и в полночь, потревоженный шумом, показавшимся в безмолвной тишине страшно громким, проснулся; под комодом мышь грызла сухую корку хлеба. И то, что обычно очень раздражает спящих людей, Александру показалось сладкой музыкой. «Грызет всю ночь, грызет без конца, а зубки острые, как ножи. Поразительно! Впрочем, это не зубки, а резцы, как их называет народ». Мышь, словно почуяв, что ее занятие одобряют, начала обрабатывать корку с еще большим усердием. «А ведь часто мышь грызет и несъедобные вещи, бобр иной раз запросто сваливает сухое дерево и уходит прочь. Глядя на такое дерево, крестьяне говорят, что бобр зубы точил; заяц и белка, если не будут регулярно, изо дня в день работать зубами, грызть твердые вещи, резцы у них вырастут настолько, что они погибнут; кошка выпускает когти, превращая лапы в скребницы и скребет ковер... Вот еще какие дела есть на свете! Выходит, что звери все же проявляют известную заботу о своих режущих органах и затачивают их. Значит?.. Значит и в природе самозатачивание — абсурд, значит идея моя — пустая мечта, беспредметная фантазия!», — думал Александр.

Но ведь и у грызунов резцы заостряются не только тогда, когда они сами преднамеренно точат их, но и при употреблении твердой пищи. «Какое может быть этому объяснение? Известно, что живой организм всегда стремится восстановить разрушенную ткань. Происходит регенерация ткани. От легкой раны, нанесенной саблей девятого января 1905 года, на плече и следа не осталось, зарастут и следы кошачьих царапин. Так же, как кожа на теле, восстанавливается и эмаль на зубах, и роговое вещество на когтях или клюве. И если вырвать у грызуна резцы и «грызть» этими мертвыми зубами твердые предметы, то зубы не станут самозатачиваться»...

«Это еще надо проверить», — сомневался кто-то невидимый.

Нет, он не проверял возможности самозатачивания мертвых резцов грызуна. Александр поднялся и сел в постели, щупая влажный лоб. Сердце билось неровно, оттого ли, что он сделал большое открытие или оттого, что мысль о проверке мертвых зубов вселяла неуверенность, Да, теперь он не сможет успокоиться до тех пор, пока не проверит, действительно ли в природе существует самозатачивание, или есть лишь только регенерация?

Проснулся Федор и в свете, пробивающемся через зазоры в оконных шторах, заметил фигуру брата.

— Ты что, Шура, трешь лоб? Ты болен? — участливо спросил он.

— Да ничего, ничего, Федя, я вспомнил, что мне нужно проверить одну вещицу, зуб грыз... Что? Я лучше засну.

И через минуту крепко заснул.

Открытие Александра Игнатьева

Дятел трудился, старательно долбя острым клювом дерево. Цепко держась за кору железными коготками, он целый день выволакивал из дерева вредителей-червей и казнил их, глотая. И сколько бы дней ни работал этот неугомонный каратель лесных вредителей, его «меч» оставался неизменно острым...

Игнатьев взвел двустволку и выстрелил. Глухое эхо прокатилось по лесу. Огненно вспыхнули в луче солнца карминные перышки. Громадный дятел — желна, перевернувшись в воздухе, шлепнулся на землю. В первый и в последний раз убивал Александр эту полезную птицу из-за жемчужного клюва. Второй жертвой пала белка. Третьей жертвой был заяц. Его Игнатьев встретил на опушке рощи. Заяц выскочил из-под самых ног, ошалело покрутил головой, сделал скидку и скрылся за жиденьким кустарником. Пришлось выпросить у встреченного охотника позарез нужную голову косого. Одну только голову! Охотник нес трех тяжелых русаков. Он неодобрительно взглянул на Игнатьева. «Странный какой-то человек, кажись, не все у тебя дома, — говорил взгляд охотника, — возвращаешься с охоты, а несешь в ягдташе убитого дятла, белку и голову зайца. Трофеи, нечего сказать!»

Игнатьев понял этот взгляд, неловко улыбнулся, но не сказал ни слова в свое оправдание. Он пошел в лес, осмотрел елочки на склепах с оружием. Елочки были живы, росли, никем не тревожимые.

Дома он аккуратно расщепил ланцетом коготки и клюв желны, распилил лобзиком зубы зайца и белки вдоль, рассмотрел их разрезы под увеличительным стеклом. И первое, что бросилось в глаза — это слои, из которых состояли зубы, клювы, когти. Да, все режущие, колющие, долбящие органы животных состояли из различных слоев. Но его поразила, как новость, не многослойность этих органов, а то, что они имели различную твердость; на это он обратил внимание случайно, когда лобзиком распиливал пополам зуб зайца. Сначала пилка тонко визжала, с трудом пилила, а потом пошла легче, и звук ее становился мягче, слабее. Игнатьев заволновался, взял из отцовской лаборатории микроскоп и стал жадно изучать микроструктуру материала различных слоев зуба, клюва, и сердце его заликовало от сознания сделанного им открытия. Он проверил резцы и клюв дятла еще на растворимость в кислоте, сделал химические анализы. Резцы зайца и белки состояли из эмали и зубной массы. Когда они грызли пищу, слой эмали зуба испытывал большее усилие, большую нагрузку, нежели слой зубной массы. Таким образом, твердый слой от больших, а мягкий от меньших усилий изнашивались в одинаковой степени, и угол острия зуба оставался постоянным. А это означало, что если работать вырванными мертвыми зубами грызуна, то от работы они должны самозатачиваться так же, как и у живого. Игнатьев решил немедленно проверить эту догадку. И проверить на крупных, крепких резцах грызуна, лучше всего — бобра. Ну, а где взять резцы этого редкого животного?