Читать интересную книгу Время не ждёт - Ваграм Апресян

Устав читать, Игнатьев подошел к одному из крестьян, попросил дать ему покосить. Крестьянин недоверчиво, с легкой иронической улыбкой отдал косу «барину». Александр размахнулся до предела вправо, примерился, расставил ноги, чуть-чуть наклонился корпусом вправо и пошел — раз, другой, третий!.. Коса легко, послушно скользила, укладывая ровными рядами пырей, медовицу, васильки, чертополох, тонко позвякивала на обратном взмахе, касаясь срезов трав. Крестьяне полуоткрыли рты: «барин» в силе я ловкости почти не уступал им — мастерам своего дела. Но вот взмахи косаря становятся все слабее, коса все чаще начинает пошаливать: то уткнется носом в землю, то вдруг заденет за что-то и косцу приходится делать лишнее движение. Руки тяжелеют, и на лоснящемся от пота лице появляется выражение натуги. Пожилой косарь заметил это, достал из-за пояса брусок и, привычно звякая, заработал им.

Александр отошел в сторону, смущенный тем, что гак быстро устал. Не восстановил сил после тюрьмы, что ли? Или это с непривычки? Да нет, он просто «барин». Смотри, весь день мужики работают и не очень устают. А будь коса более стойкой, не тупись она так быстро, он бы поработал подольше. Отчего, собственно, добротная стальная коса так скоро затупилась на безобидной траве? Безобидной? Как сказать! Из ботаники Александр знал, что растения содержат в себе известь, железо, фосфор, магний, кобальт, марганец, алюминий и другие вещества. В сухих стеблях пырея, васильков и даже нежного клевера растворенные соли минералов имеются в большом изобилии. Кто может разгадать таинственные процессы трений, столкновений этих молекул с молекулами стальной косы? Поистине коса нашла на камень; она находит на миллиарды «камней» невидимого мира молекул. Вот отчего, надо полагать, лезвие ее истирается с такой быстротой.

А почему только острие страдает?

Александр опустился возле раскрытых книг на примятую траву, заинтересованный новым поворотом мысли, ища ответа.

«Наивный вопрос, — размышлял он, — а разве вся коса сама по себе не блестит, точно полированная? Разве топор или садовые ножницы не «хорошеют» от работы? Разве кривые, широкие ножи соломорезки не сверкают, как зеркало, зимой и не тускнеют от бездействия летом?..» Таких примеров можно было бы привести множество. Они доказывали простую истину о том, что молекулы твердых веществ, различных минералов, содержащихся в виде солей в растениях, истирали не только острие, но и всю соприкасающуюся с обрабатываемым материалом поверхность режущих инструментов. Новый вопрос изменил ход мыслей.

«А нельзя ли сделать так, чтобы молекулы истирали косу в определенном направлении, как точильный брусок, тогда бы лезвие заострялось от работы?»

Нелепость! Чистейшая фантазия! Разве может инструмент сам собой заостряться? Тысячелетний опыт человека и простой здравый смысл отрицали возможность самозатачивания лезвий. Но, зацепившись за идею самозатачивания, мысль Игнатьева уже не могла остановиться, не найдя нужного ответа. В течение нескольких дней Александр Михайлович пытался освободиться от бесполезных, как ему казалось, навязчивых дум. Наконец, он вывел простую логическую формулу, идущую вразрез с тысячелетним опытом предков и современников: если при взмахе вперед коса тупится, то пусть же она при взмахе назад заостряется. Надо разумно использовать оба взмаха! Вполне справедливо. Но как этого достигнуть?

При обратном взмахе лезвие косы должно несколько изменить угол своего наклона вниз и задевать срезы стеблей скошенной травы. От скольжения по срезам и трения о них острота лезвия восстановится настолько, насколько она была утрачена при взмахе вперед. Тогда косарь может трудиться целый сезон и никакой ему заботы!

В первое время это решение показалось правильным, затем Александр Михайлович усомнился в нем, а далее оно выглядело уже настолько наивным, что стало самому стыдно за собственную выдумку. Однако Александр вскоре нашел новое решение занимавшего его вопроса. Конная косилка имела множество коротких ножей-пластинок. Половина из них, приклепанная к чугунным «пальцам», не двигалась, а вторая половина, прикрепленная к ножевой полосе, делала короткие взмахи и косила траву, действуя точь в точь, как машинка для стрижки волос. По мысли Игнатьева, при обратном взмахе ножи должны были слегка прикасаться к специальному, истирающему металл материалу-точилу.

Оставив на время все свои дела, Александр Михайлович приспособил к косилке точильные пластинки под несколькими ножами. Он сам начал косить траву, управляя «Лизой». Трудился он несколько часов, однако, к великому его огорчению, — неудачно. Ножи затуплялись, как всегда. Не помогли и внесенные им новые мелкие усовершенствования. По замечанию брата, молодого учителя Федора, ножи стали тупиться даже еще быстрее, чем прежде. Пришлось выслушать несколько веселых острот Ивана Ивановича Березина, Федора, Михаила Александровича. Даже Микко, всегда державший сторону Александра Михайловича, разочарованно покачал головой, иронически улыбнувшись.

Выходка „Барсика“

Минул год. Игнатьев перешел на последний курс. С неослабным усердием занимался он в Ахиярви и завел за подготовку реферата по сравнительной анатомии животных. В душе он таил надежду развить реферат, углубить и сделать из него в дальнейшем дипломную работу. Будущего естественника уже многие годы занимала тема исследования процессов развития характерных органов животных, особенно хищников. Но подлинную страсть ученого он питал к высшим породам хищников — кошачьим. Игнатьев знал немало зоологов, звероловов, собирал у них материалы для своей работы, бывал в городском зоопарке, где часами изучал хищные повадки леопарда, тигра, льва.

О них-то сейчас и думал Александр Игнатьев, поглаживая по шерсти взрослого котенка, с желтыми полосками на спине. Кто-то сказал, что скелет льва — это челюсти на четырех ногах. Меткая характеристика! Она во многом верна и для всей семьи кошачьих, не исключая и домашнего представителя ее, вроде «Барсика». «Барсик» тоже грациозен, — кто понимает в этом толк, — совершенен и, если хотите, могуч и страшен, как лев или тигр. Страшна пасть домашней кошки, ужасны кривые сабельки ее когтей — оружия молниеносного нападения и расправы с жертвой. Ведь «сильнее кошки зверя нет»!

На Карельском перешейке, говорят, обитает разбойница-рысь, но где ее встретишь? Так что рыжий деревенский котенок «Барсик» представлял в Ахиярви все грозное семейство кошачьих. Он был маленькой живой моделью льва, тигра, пумы, барса, каракала, оцелота — всех представителей из породы кошачьих. «Домашняя кошка обладает всеми главными признаками этого семейства», — говорил Брэм. И вот из-за этих-то «главных признаков» своих могучих родичей и страдал бедняга «Барсик». Игнатьев заставлял его открывать пасть, дразнил, чтобы он выпускал когти, ставил его на перила лестницы веранды, высотой аршина в три от земли и заставлял прыгать вниз; воспроизводил шорохи за шкафом, чтобы возбудить его охотничий инстинкт, ощупывал упругие мышцы. Все было устроено у «Барсика» гениально. Закон борьбы за существование оберегал кошку от вырождения, оберегал даже тогда, когда она изнежилась возле человеческого тепла, живя в уюте и сытости. И понятно, попробуй она потерять «главные признаки» своих родичей, перестань она быть страшным зверем, грозой мышей, человек выгнал бы ее снова в лес.

— Ты соображаешь это, «Барсик»? — спросил Игнатьев, еще раз крепко пощупав мышцы котенка под мягкой пушистой шерстью.

«Барсику», видимо, надоело быть подопытной забавой. Ведь так обходились с ним только маленькие дети крестьянина, у которого его взял теперешний хозяин. Вон он какой взрослый, а оказался надоедливее ребят. И как ему только не стыдно!

— Пф-фу, пф-фу! — возмутился котенок, показав мелкие, острые, как иголки, клыки и молниеносным движением лапки царапнул обидчика. Четыре тонкие линии царапин быстро покраснели на ладони.

«Смекнув», что хватил лишнего, «Барсик», воспользовавшись замешательством Игнатьева, убежал от своего мучителя.

Новая загадка

Боль от кошачьих царапин особенная. При такой боли человек непременно выразит свою досаду вслух. Так поступил и наш натуралист, спеша на второй этаж за иодом:

— Где точит свои когти этот полосатый бесенок? — говорил Игнатьев. Слова, произнесенные как бы сами собой, вдруг дошли до сознания и неожиданно приобрели особый смысл. — А в самом деле, обо что кошки точат так остро свои когти?

Ответа не было.

А чутье подсказывало, что именно в нем, в этом ответе должно быть скрыто что-то необычайно интересное, волнующее.

Помазав царапины иодом, Игнатьев спустился на веранду и зашагал из угла в угол. Ему вдруг стало тесно, захотелось простора, словно от этого могло стать просторнее мыслям. Он заспешил в сад, на ходу размышляя: «Удивительно, как порой мы не замечаем самых простых вещей, мелькающих постоянно перед глазами. Нам известно, например, что когти хищников никогда не тупятся, но каким образом они сохраняют остроту своего оружия. А зубы, а клюв? — хлынули вопросы. — Точат ли вообще хищники, грызуны, пернатые свои когти, зубы, клювы? Или, быть может, звери избавлены от этого труда, поскольку природа сама острит свои инструменты?.. То есть... Это же фантазия... Самозаостряются? Возможно ли?..»