Что? Даже в этом душном провонявшем мужским потом зале, у Марка по спине пополз ледяной холодок. Твою мать! Ну да, Белка же ему сказала, что они хотят второго ребёнка… Но Марк не думал, что… Блядь!
Марк рванул стяжку, рискуя вывернуть оба плеча, но боли не почувствовал. Сейчас болело не там.
Выдохнул, потирая освобождённые руки. В конце концов, за эти пять лет Вера могла уже раза три родить от Измайлова, так что в принципе это ничего не меняет, но теперь хотя бы Марку было понятно почему так отчаянно она гнала его прочь.
Или дело не в этом?
Он сцепил зубы от напряжения и… освободил ноги.
Каких-то дилетантов ты набрал себе в помощники, господин заместитель мэра, честное слово. Марк встал.
И словно вторя его мыслям, до этого обмусоливавшие свои закостенелые обиды и претензии друг к другу, эти двое вспомнили про Марка.
— Он не проснётся до утра. Эти идиоты со страха вкатили ему слоновью дозу снотворного.
Марк потёр плечо, где саднило место укола, и посмотрел в окно. Второй этаж. Спрыгнуть как нехер делать. Но ему было интересно что же понадобилось от него господину Измайлову-старшему, раз он так расстарался, что даже припёр его сюда, поэтому толкнул дверь.
— Не хочу вас расстраивать, господа, но, кажется, я проснулся немного раньше, чем вы рассчитывали.
Он демонстративно зевнул и потянулся.
Лёша испуганно отскочил, а Измайлов-старший даже не шелохнулся.
У кого яйца крепче — было налицо.
— Не понимаю, к чему эти принудительные меры, — засунул Марк руки в карманы, — вы бы пригласили, Виталий Иваныч, я бы пришёл.
Измайлов-старший остановил рукой, честно говоря, поздновато спохватившуюся охрану.
— А, понимаю, — кивнул Марк. — Решили продемонстрировать силу. Ну будем считать, я впечатлён. Кроме этого у вас есть что сказать? Или я пойду?
— Позёр, — процедил сквозь зубы Лёха.
Но Марк в ответ только усмехнулся:
— Я разговариваю не с тобой.
— Проводите в мой кабинет, — кивнул Измайлов-старший двум бугаям в чёрном, единственная извилина в голове у каждого явно была занята тем, чтобы изображать суровый вид.
Впрочем, папаша тоже не сильно старался: притащил Марка в собственный дом, оставил без охраны. Но эту беспечность Марк всё же отнёс на свой счёт — не опасались его всерьёз. Имидж работал на него. И ему бы, наверное, надо было сидеть там на матах и плакать. Но это как-нибудь в следующий раз.
— Тебя я не приглашал, — бесцеремонно остановил отец сына. — Но с тобой ещё не закончил. А пока займись, сам знаешь, чем.
Это ж чем интересно: плотно поужинай и ляг посмотри телевизор? На большее он, кажется, и не способен. Марк оценил выступающий под его рубашкой жирок, которого на званом ужине у губернатора как-то и не заметил.
Он делано пожал плечами:
— Прости друг, у нас тут сугубо мужской разговор, — и пошёл куда показали.
— Я не знаю, насколько ты в курсе договорённостей, что были у нас с твоим отцом, — плеснул себе из квадратного графина в такой же толстостенный хрустальный бокал зам мэра какого-то пойла.
Марк отказался и от выпивки, и от предложенного кресла — сел задницей на дубовый кабинетный стол.
Он сильно сомневался, что его отец о чём-то договаривался с бывшим начальником железной дороги, но прекрасно понимал, что, когда открыли мост и автомобильное движение по нему, железную дорогу кинули через хер. И, выходит, кинул его отец. Всё: весь товаро- и грузопоток, которым рулил Виталий Иваныч, все коммерческие перевозки, все деньги, что шли ему в карман — усё пропало, шеф!
Коммерсанты дружно перешли на фуры, оставив ни с чем железную дорогу, что испокон веков диктовала в регионе условия, так как была монополистом грузоперевозок. И это больно ударило и по карману Виталия Ивановича, и по его самолюбию. Конечно, господину Измайлову осталось всё остальное: нефтеналивные составы, тендеры, что РЖД получала от государства, в конце концов, зарплата и много того, что Марку было неведомо — то, что начальник железной дороги не последний хрен без соли доедал, было понятно. И добрейшей души человек, нынешний губернатор, тогда даже посодействовал, чтобы начальника дороги приткнуть в Думу, в настоящую власть, где он аж до заместителя мэра и дослужился. Но… обида, видать, осталась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Совсем не в курсе, — предоставил ему слово Марк.
— Ну да, тебе зачем, — развернувшись со стаканом в руках, усмехнулся тот. — Но я настоятельно рекомендую тебе, Марик, вернуться туда, откуда ты явился и ни во что не вмешиваться.
— Угу, — понимающе кивнул Марк. — Это касается только «Открытой реки» или девушку можно забрать?
Измайлов-старший засмеялся.
— Не знаю, что за сыр-бор вы тут устроили из-за девушки, и что за херню творит мой сын, — опрокинул он в рот содержимое стакана. Скривился. Отставил стакан. — Но, если ты не заметил, эта девушка моя невестка, и она, и её сын носят фамилию Измайловы, а потому об этом не может быть и речи. Тебе все пути открыты. Тебя никто не звал. И никто не держит. Но она останется здесь. Это не обсуждается.
— Ну тогда у меня нет выбора, — пожал плечами Марк. — Я тоже остаюсь.
Виталий Иванович замер, осмысливая его ответ, а точнее свой.
Тяжело вздохнул, словно давая понять, что тогда и у него нет выбора.
Но сказать ничего не успел.
Дверь распахнулась и на пороге вырос Мамай.
— Какого?.. — развернулся зам мэра и осёкся. — Вы что, совсем долбоёбы? — обратил он свой гнев на двух подчинённых, что маячили за широкой спиной Василия Андреевича. — Или мой дом теперь проходной двор?
— Но это же… Он же… Ему же нельзя… — слабо оправдывались те двое, перебивая друг друга, то ли робея перед начальником, то ли перед «человеком, которому не отказывают».
— Идиоты, — отвернулся зам мэра, хотя Марку постоянно хотелось сказать «мэр», и, сцепив зубы, махнул рукой, чтобы эти долбоёбы исчезли с глаз долой.
— Ну, раз вы больше ничего не хотите, — оттолкнулся от стола Марк, — пожалуй, я пойду.
— Я надеюсь, мы поняли друг друга? — спросил его в спину Измайлов.
— Да, — обернулся на ходу Марк. — Но, боюсь, не достигли консенсуса.
Он вышел вслед за Мамаем.
Резиденцию господина Измайлова поражала размахом: большой нарядный особняк с гаражом на несколько машин, домик для гостей, закрытое патио с бассейном.
Но всю дорогу до машины Марк думал о том, что, кажется, он всё неправильно понял.
Всё это время он думал, что дело в нём. Его девушка, его сын, их вечное соперничество с Измайловым. Он внятно услышал Зою, что Лёха собирался сделать ей предложение, но, чего она не знала: отец заставил его жениться на Вере. Не то, чтобы сильно возражал, но сам Алексей, наверное, не решился бы. И в принципе, Марк был уверен: Лёха был хорошим мужем и неплохим отцом — иначе Вера просто не стала бы с ним жить.
Но потом что-то изменилось. Совсем недавно. Не потому что Марк вернулся. А потому, что умер его отец. Или что-то стало известно, чего раньше никто не знал. И Ваан подвесила Лёшу за яйца: теперь он вынужден делать всё, что велит она, а не отец. И сейчас её он боится куда больше. Его отец правильно сказал, что Алексей «творит какую-то херню». Но теперь Марк сомневался: а для того ли старалась Ваан, чтобы подать Веру Марку на блюдечке, как она его уверяла? Вот тебе, мой мальчик, и её разочарование в муже, вот тебе и адвокат, и развод. Или ей нужна как раз Вера, а не Марк?
Теперь вокруг неё скачет козликом этот Вестлинг. Измайлов-старший рвёт и мечет, что сын собрался разводиться, но хочет избавиться только от Марка. А губернатор хочет, чтобы Марк, наоборот забрал Веру с ребёнком и увёз. Каждый преследует какую-то свою цель, но везде Вера, Вера, Вера…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
А Марк как тот Неуловимый Джо. Не потому неуловимый, что его никто не может поймать, а потому, что он на хуй никому не нужен.
Что там говорила Стелла на счёт договоров?