— Мог бы? — удивилась Файлин.
— Он вернулся. Спустя шесть лет, — вздохнула Вера.
Файлин уронила из рук кусок глины.
Вера интуитивно хотела броситься ей на помочь, но тут же себя остановила: её мама предупредила так не делать. Как бы ни хотелось: налить воду, подвинуть стул, подать инструмент. Ни в коем случае. Только если попросит.
— Вы виделись? — спросила Файлин осторожно.
— О, да! — выдохнула Вера.
— И что ты чувствуешь? — она сцепила руки и, кажется, даже затаила дыхание — настолько ей был важен Верин ответ.
— Много чего, — покачала она головой. — Но ничего хорошего. Каждый раз, когда я его вижу, мне кажется, словно меня приговорили к нему, как к казни, медленной и мучительной. И с ним не могу, и без него не могу. Так и вишу. И терпеть эту муку нет сил, и умереть нет возможности.
— Вот и я боюсь, — выдержав довольно долгую паузу, сказала Файлин задумчиво. — Боюсь, что испытаю то же. Словно с меня снова живьём снимут кожу, — потёрла она свои покалеченные руки. — Как бы хотелось, чтобы всё шло просто как идёт. Но… есть обстоятельства, которые, боюсь, заставят нас встретится. Из-за них мы и переехали.
— Сюда? — уточнила Вера. Файлин кивнула. — Давно?
— Нет. Наверное, месяца три назад. Я, признаться, плохо ориентируюсь даже во временах года, не то, что во времени. Я ведь почти не бываю на улице. И ничего не вижу.
— А как ты, — смущённо кашлянув, спросила Вера, — работаешь? По памяти?
— Я, конечно, не настолько слепа, как кажется, — без труда подняла Файлин упавшую глину и толкнула грязной рукой тёмные очки, поправив их на переносице. — Восемьдесят процентов это ещё не полная слепота. И раньше было намного лучше. Но иногда я даже специально закрываю глаза, потому что руками «вижу» лучше.
— Правда? — удивилась Вера.
— Подойди, — позвала её Файлин.
Она помыла руки в стоящем рядом тазу. Вытерла висящим на поясе рабочего фартука полотенцем. И махнула рукой, подзывая Веру к себе.
Даже сняла очки, чтобы Вера видела, что глаза у неё закрыты.
— Давай что-нибудь, что было прикрыто одеждой, но объёмное. Можно грудь, — скомандовала она.
О, чёрт! Давай. Хм… Это было неловко. Очень неловко. Но, словно покрытые густым инеем, белые ресницы подрагивали — девушка ждала. И Вера бесстрашно задрала вверх блузку вместе с бюстгальтером.
К её коже бережно притронулись ледяные руки. Даже маммолог обращался с её грудью менее бережно, чем эти пальцы, что обняли, погладили, обрисовали сосок.
— Можешь одеваться, — неожиданно смяла Файлин всё, что уже создала на высокой треноге. — У тебя очень красивая грудь.
Уши у Веры и так горели, но теперь она покраснела ещё больше.
— Спасибо!
Она следила за руками Файлин, обожжёнными настолько, покрытыми шрамами и красными, что казалось кожу с них сняли только что. Но сегодня ещё и об ожогах Вера спрашивать не могла.
— Похоже? — спустя минут десять молчаливой работы, спросила девушка.
— О, чёрт! — Вера выдохнула.
Конечно, грудь не лицо. Но, наверно, их тоже нет одинаковых. А это были определённо Верины сиськи.
— А знаешь, что, — вдруг сказала Лина. — Ты меня вдохновляешь. Я решила отступить от своего амплуа — это будет женский экстаз. Расскажи мне что-нибудь.
— Что? — опешила Вера.
— О своём Марке. Что угодно. Не обязательно про секс. На чём мы там остановились?
— Э-э-э…
Но как назло, в голову лез один секс. Ещё все эти красивые мужские тела кругом, возбуждённые гениталии. Вот на тот, что придерживала женская рука, словно говоря «сюда», так прямо хотелось присесть.
— Он был у тебя первым? — замешивала Файлин глину.
Она так и не надела очки. И Вера видела какие необычные у неё глаза. Голубые, но с такой яркой радужкой, словно были из хрусталя, или из кусочков льда, в которых преломлялся свет. Вера попыталась представить, как это: восемьдесят процентов зрения. Видит ли она её лицо, или только очертания. Знает ли: Вера серьёзна или улыбается. Но Файлин задала вопрос.
— Да. И я тоже была у него первая, — кивнула она.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Эта чёртова женская рука на пенисе так и тянула к себе взгляд. И Вера знала почему.
У них с Марком было так же. Первый раз. Она взялась за его член рукой.
Но сейчас вспомнился не первый…
— Помнишь, ты… — сказал Марк, мучительно краснея. Это был их десятый, а может, одиннадцатый секс. Но Вера всё ещё только надеялась узнать, что такое оргазм. — …взялась рукой.
— Да, — кивнула Вера.
— Это был самый острый и волнующий момент тогда, — признался Марк.
— Сделать так ещё? — удивилась она.
— Не так.
Он прикусил губу.
— Мы же так уже пробовали, — потянулась Вера рукой к тому месту, куда вела от его пупка едва наметившаяся полоска тёмных волос. Но он покачал головой.
— М-м-м, — догадалась она. — Давай.
Сползла с кровати и встала на колени.
Порнуху Вера смотрела одна (для представления), но минет они как-то обсуждали с девчонками. Ну, как обсуждали, те делились какого вкуса мужской член и сперма, а Вера слушала.
«Херня!» — уверенно возразила бы она им сейчас, облизывая головку.
Она была гладкой, бархатистой, горячей и приятной, а рот Веры заставлял Марка стонать. Закрывать глаза, выдыхать сквозь зубы, содрогаться. Это было такое волшебное чувство, видеть, что ему нравится и чувствовать себя капельку всемогущей, что не хотелось останавливаться.
Горячая волна, что зарождалась в теле ниже её пупка словно подсказывала как взяться рукой, поглаживать, посасывать. Движения возникали в мозгу словно сами собой. И вызывали желание — спазм, будто в животе крепко завязали узел.
— А, чёрт! Белка, — почти оттолкнул её голову Марк, подхватил на руки и посадил на себя.
Выгнулся, словно и дальше предоставляя ей право действовать.
И она действовала. Но словно это была и не Вера, а кто-то другой внутри неё наставлял её сейчас. Инстинкты, что её раскачивали и шептали: ближе, глубже, туда, сюда.
И в какой-то момент стены вдруг стали расступаться, кровать уплыла, её дыхание стало чаще, движения сильнее, яростнее… и вдруг она словно сорвалась и… поплыла.
Не содрогнулась всем телом, как Марк, не взвыла, не застонала, просто что-то случилось и по телу словно потекло тепло. Изнутри. По всему телу.
— Ма-а-арк, — как была, сидя и закрыв глаза, она откинула голову назад. — Боже. Это прекрасно.
Он поднялся, прижал её к себе и шепнул на ухо:
— Моя. Ты не представляешь, как я рад это слышать.
Моя.
Вера тряхнула головой.
Одна из скульптур Файлин, где в экстазе мечтательно улыбается юноша, так и называлась. «Моя».
Но Вера рассказала Файлин не это.
Просто какую-то историю из жизни. Как они катались на велосипедах, и Вера упала. Как Марк нёс её на руках. Как заставлял смотреть на него, а не на рану. Ему в глаза, а не на кровь.
Марк…
Сегодня Вера закончила работу пораньше. Её ждал Алексей и взволнованный Ванька — вечером они ехали к папе.
Как же она хотела, чтобы их ждал Реверт, а не Измайлов.
И не хотела.
Она словно замерла на распутье и не знала куда повернуть.
Но одно знала точно: идти надо вперёд.
Выйдя из особняка, Вера посмотрела на телефон.
Мозг привычно продиктовал: восемь, девятьсот…
Надо бы поблагодарить его хотя бы за уборку на сайте. Это же наверняка был Реверт.
Сказать спасибо за столько добрых слов, что там появилось вместо злых. За тот поток клиентов, что потёк с заказами. Если бы не обещание, данное Иванне Вигеновне, за некоторые из заказов Вера взялась бы прямо сейчас. Но люди готовы были ждать, вносили залог, записывались. Это было так приятно и так трогательно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Но почему этот простой звонок так похож на повод?
И почему она не хочет его давать. Хотя уверена: Марк ждёт.
Глухая обида так и не проходила, и придавала вкус горечи всему: его словам, его помощи, его поцелую.