туда входить, кто бы он ни был.
— Понял, — сказал Берт.
И он развалившись сел на стул за ширмой.
— Пойдемте, — сказал Аллейн доктору Кармайклу. — Где его комната?
— Сюда.
Проходя мимо двери в студию, Аллейн остановился:
— Секундочку.
Он вошел. Трой сидела на краю подиума и выглядела очень несчастной. Она вскочила ему навстречу.
— Ты все знаешь? — спросил он.
— Синьор Латтьенцо пришел и сказал мне. Рори, какой ужас!
— Знаю. Жди здесь. Хорошо? Или хочешь лечь?
— Я в порядке. Мне кажется, я еще не до конца поверила в то, что это случилось.
— Я недолго, обещаю.
— Не думай обо мне. Я в порядке. Рори, синьор Латтьенцо, кажется, считает, что это был Филин, фотограф. Это возможно?
— Думаю, вряд ли.
— Я не очень-то верю в существование этого фотографа.
— Мы поговорим об этом потом, если хочешь. А пока что найди мне, пожалуйста, мой фотоаппарат, большую колонковую кисть и тальк во флаконе с распылителем.
— Конечно. В нашей ванной есть по меньшей мере три таких флакона. Почему люди вечно дарят друг другу тальковую присыпку и никогда не пользуются ею сами?
— Надо в этом разобраться, когда будет время. Я вернусь за всеми этими вещами.
Аллейн поцеловал жену и вернулся к доктору.
Комната Руперта Бартоломью была через две двери дальше по коридору. Доктор Кармайкл остановился.
— Он не знает, — сказал он. — Если, конечно, кто-нибудь не пришел и не сказал ему.
— Если он принял пилюлю Латтьенцо, то должен сейчас спать.
— По идее да. Но эти таблетки самого слабого действия.
Доктор Кармайкл открыл дверь, Аллейн вошел вслед за ним.
Руперт не спал. Он даже не разделся. Он сидел на кровати, выпрямившись и обхватив руками колени, и показался им совсем юным.
— Здравствуйте! — сказал доктор Кармайкл. — Это еще что такое? Вы должны были крепко спать. — Он взглянул на прикроватный столик с зажженной лампой, стаканом воды и лежащей рядом таблеткой. — Значит, вы не приняли таблетку, которую дал вам Латтьенцо. Почему?
— Не захотел. Я хочу знать, что происходит. Все эти крики и беготня. — Бартоломью посмотрел на Аллейна. — Это была она? Белла? Это из-за меня? Я хочу знать. Что я наделал?
Доктор Кармайкл взялся пальцами за запястье Руперта.
— Ничего вы не наделали. Успокойтесь.
— Тогда почему…
— Суматоха, — сказал Аллейн, — не имела к вам никакого отношения. Насколько нам известно. Абсолютно. Это кричала Мария.
На лице Руперта появилось и тут же исчезло выражение, которое при менее драматичных обстоятельствах можно было бы описать как обиженное; затем он искоса посмотрел на них и спросил:
— Тогда почему Мария кричала?
Аллейн обменялся взглядами с доктором, и тот едва заметно кивнул.
— Ну? — требовательно повторил Бартоломью.
— Потому, — сказал Аллейн, — что случилось несчастье. Трагедия. Смерть. Для вас это будет потрясением, но, насколько мы можем судить (надо признаться, не слишком глубоко), нет причин связывать это с тем, что произошло после спектакля. Вы все равно об этом узнаете, так что нет смысла утаивать это от вас.
— Смерть? Вы хотите сказать… Вы же не о… Белле?
— Боюсь, что так.
— Белла? — недоверчиво переспросил Руперт. — Белла? Мертва?
— В это трудно поверить, да?
Последовало долгое молчание, которое первым нарушил Руперт:
— Но… почему? Что случилось? Это сердечный приступ?
— Можно сказать, — заметил доктор Кармайкл с ноткой мрачной эксцентричности, свойственной врачам, — что все смерти являются следствием сердечной недостаточности.
— А вам известно, что у нее были какие-то проблемы с сердцем? — спросил Аллейн.
— У нее было высокое давление. Она обращалась к специалисту в Сиднее.
— Вы знаете, к кому именно?
— Я не помню. Монти должен знать. И Нед Хэнли.
— Это была серьезная проблема, как вам кажется?
— Врач велел ей… сбавить темп. Не слишком волноваться. Всякое такое. — Бартоломью посмотрел на них так, словно предчувствовал что-то. — Мне следует ее увидеть? — с запинкой спросил он.
— Нет, — быстро ответили оба.
Он выдохнул.
— Я не могу осознать это, — сказал он, медленно качая головой. — Совсем не могу это осознать. Я не могу в это поверить.
— Лучшее, что вы можете сделать, — заметил доктор Кармайкл, — это выпить таблетку и лечь спать. Вы абсолютно ничего больше не можете сделать.
— Ох. Понимаю. Ну, тогда ладно, — ответил Руперт, говоря словно бы наобум. — Но я лягу в постель, если вы не против.
Он взял таблетку, запил ее водой и откинулся назад, глядя прямо перед собой.
— Невероятно! — пробормотал он и закрыл глаза.
Аллейн и Кармайкл подождали пару минут. Руперт открыл глаза и выключил лампу у кровати. Они в замешательстве направились к двери.
— Спасибо, — сказал Руперт в темноте. — Доброй ночи.
В коридоре Кармайкл сказал:
— Очень странный вышел разговор.
— Да, весьма.
— Можно было почти уверенно сказать, что… то есть…
— Что?
— Что ему стало легче. Не поймите меня неправильно. Он испытал шок — я имею в виду это его поразительное извинение за оперу, которое я, признаться, не счел особенно впечатляющим, и его обморок. Пульс у него до сих пор неровный. Но его реакция, — повторил Кармайкл, — была странной, вы не находите?
— Люди склонны вести себя странно, когда слышат о смерти. Уверен, вы с этим сталкивались, разве нет? В этом же случае, мне кажется, присутствует чувство избавления.
— Избавления? От чего?
— Ну, — сказал Аллейн, — от трудной ситуации. От чрезвычайно сильной тревоги. От большого напряжения. Кто-то — кажется, это был Шоу — сказал, что после смерти даже самых близких и дорогих людей человек всегда испытывает чувство освобождения. И облегчения.
Кармайкл фыркнул и изучающе посмотрел на Аллейна.
— Вы не сказали ему, что это было убийство.
— Нет. Утром для этого будет достаточно времени. Пусть насладится пользой от таблетки Латтьенцо.
Доктор Кармайкл снова фыркнул.
Аллейн после вернулся к Трой, которая уже держала наготове фотоаппарат, кисть и тальк.
— Как себя чувствует этот мальчик? Как он воспринял новость?
— В целом хорошо. На удивление хорошо.
— Возможно, он исчерпал способность реагировать эмоционально. Он был на пределе своих сил в этом смысле.
— Может, и так. А ты — самая мудрая пушистая совушка, и тебе пора устраиваться на ночлег. Я ухожу, и похоже, это будет одна из тех ночей.
— О, как в том деле с Фоксом, Томпсоном и Бэйли?
— Не то слово. И когда хочется, чтобы ты была в своем лондонском гнездышке за тринадцать тысяч миль отсюда, — сказал Аллейн. — Но раз уж ты здесь, то лучше запрись на ключ, когда будешь ложиться.
— Я?! — недоверчиво воскликнула Трой. — Зачем?
— Чтобы мне пришлось тебя разбудить, — сказал Аллейн и ушел.
Он попросил Берта продолжить дежурство, пока он с доктором Кармайклом сходит в гостиную.
Доктор Кармайкл сказал: