самой талии, а под левой грудью невообразимо и неуместно торчала рукоять ножа. Рану не было видно — ее закрывал пронзенный ножом и плотно прилегающий к телу кусочек глянцевой разноцветной бумаги или карты. Из-под него к обнаженным ребрам текла тонкая струйка крови, похожая на красную нить. Лицо Соммиты, если смотреть на него со стороны двери, была перевернуто. Глаза были выпучены, рот широко открыт. Изо рта торчал язык, словно перед смертью она скорчила убийце гримасу горгульи. Правая рука, негнущаяся, словно деревянная, была поднята в фашистском приветствии. Ей словно придали позу для обложки слишком предсказуемого дешевого бульварного романа.
Аллейн повернулся к Монтегю Реесу, стоявшему на полпути между дверью и кроватью; синьор Латтьенцо поддерживал его под руку. Секретарь Хэнли резко остановился, едва войдя в комнату; он прикрыл рот рукой и выглядел так, как будто его сейчас стошнит. Было слышно, как за дверью Мария снова и снова начинает истерически кричать.
— Этот врач… Кармайкл, кажется? Он ведь остался? — спросил Аллейн.
— Да, — сказал мистер Реес. — Конечно. — Он повернулся к Хэнли.
— Приведите его.
— И закройте за собой дверь, — распорядился Аллейн. — Всем, кто есть в коридоре, скажите, чтобы они шли вниз и ждали в гостиной.
— И избавьтесь от этой проклятой бабы, — свирепо приказал мистер Реес. — Нет! Стойте! Скажите экономке, чтобы она занялась ею. Я… — он обратился к суперинтенданту, — …что нам делать? Вы знаете, как поступают в таких случаях. Я… мне нужно несколько минут.
— Монти, мой дорогой! Монти, — умолял его Латтьенцо, — не смотри. Уйдем отсюда. Предоставь это другим. Аллейну, например. Пойдем со мной.
Тот набросился на Хэнли:
— Ну, чего вы ждете? Делайте, что вам велели, идиот! Ведите врача!
— Незачем прибегать к оскорблениям, — дрожащим голосом вымолвил Хэнли. Он растерянно огляделся, и взгляд его упал на лицо Соммиты. — Боже всемогущий! — воскликнул он и выбежал из комнаты.
Когда он ушел, Аллейн обратился к мистеру Реесу:
— Ваша комната на этом этаже? Пусть синьор Латтьенцо отведет вас туда. Доктор Кармайкл к вам зайдет.
— Я хотел бы увидеть Бена Руби. Мне не нужен врач.
— Мы найдем тебе Бена, — успокаивающе сказал Латтьенцо. — Пойдем.
— Я в полном порядке, Беппо, — заявил мистер Реес. Он высвободил руку и даже обрел способность изобразить свою обычную манеру общения, обращаясь к Аллейну: — Я с радостью предоставлю это вам. Распоряжайтесь, пожалуйста. Я в вашем распоряжении и желаю, чтобы меня обо всем информировали. — И тут же добавил: — Полиция. Нужно сообщить в полицию.
— Конечно, нужно. Когда это станет возможным, — заметил Аллейн. — В настоящий момент такой возможности нет. Мы отрезаны от мира.
Мистер Реес отрешенно смотрел на него.
— Я забыл, — признался он. И потом, ко всеобщему изумлению, добавил: — Это крайне неловкая ситуация.
И вышел из комнаты.
— У него травма, — неуверенно сказал Латтьенцо. — У него шок. Мне побыть с ним?
— Если вам не трудно. Может быть, когда придет мистер Руби…
— Si, si, sicuro[37]. Тогда я ретируюсь.
— Только если пожелаете, — ответил Аллейн на приличном итальянском.
Оставшись в одиночестве, он вернулся к кровати. Опять работа, подумал он, и без всяких полномочий. Он подумал о Трой, о шести блистательных рисунках, об огромном пустом холсте, ждущем своего часа на новеньком мольберте, и ему захотелось, чтобы все они оказались за тринадцать тысяч миль отсюда, в лондонской студии.
В дверь постучали. Он услышал, как Латтьенцо говорит: «Да, сюда», и в комнату вошел доктор Кармайкл.
Это был мужчина средних лет, почти пожилой, имевший вид авторитетного человека. Он внимательно посмотрел на Аллейна и подошел прямиком к кровати. Аллейн наблюдал за тем, как он производит требуемый осмотр. Врач выпрямился.
— Незачем говорить вам, что ничего нельзя сделать, — сказал он. — Это совершенно шокирующее происшествие. Кто ее нашел?
— Похоже, ее горничная, Мария. Она подняла шум и говорила по большей части бессвязно. Не сомневаюсь, что вы все ее слышали.
— Да.
— Она говорила по-итальянски, — объяснил Аллейн. — Я понял кое-что; Латтьенцо, конечно, понял гораздо больше. Но даже ему некоторые ее слова показались непонятными. По всей видимости, после представления мадам Соммиту проводил в ее комнату мистер Реес.
— Так и есть, — сказал врач. — Я был там. Они попросили меня осмотреть этого мальчика. Когда я пришел, они уговаривали ее уйти.
— Ах да. Что ж. Мария ждала, что она ей понадобится. Ее госпожа, все еще расстроенная обмороком молодого Бартоломью, велела им оставить ее в покое. Мария приготовила одну из каких-то ее таблеток, ее халат — вот он, все еще аккуратно сложен на стуле. После этого она и мистер Реес ушли. Насколько я разобрал, она тревожилась за мадам Соммиту, и через некоторое время вернулась в комнату с горячим питьем — вот оно, стоит нетронутым — и нашла ее такой, какой вы ее видите. Вы можете определить время смерти?
— Точно, разумеется, сказать не смогу, но я бы сказал, что не больше часа назад. Возможно, гораздо меньше. Тело еще теплое.
— А что с поднятой рукой? Трупное окоченение? Или предсмертные конвульсии?
— Думаю, первое. Следов борьбы нет. А что это за карточка или бумажка? — спросил доктор Кармайкл.
— Это фотография, — сказал Аллейн.
V
Доктор Кармайкл недоверчиво воззрился на Аллейна, а потом склонился над телом.
— Бумагу лучше не трогать, — сказал Аллейн, — но вы можете посмотреть. — Он вынул из кармана шариковую ручку и с ее помощью расправил складки на снимке. — Убедитесь сами.
Доктор Кармайкл посмотрел.
— Боже мой! — воскликнул он. — Вы правы. Это ее фото. Она с открытым ртом. Поет.
— И нож проткнул фотографию в соответствующем месте — там, где сердце.
— Это… абсурдно. Когда… Где мог быть сделан снимок?
— Сегодня днем, в музыкальном салоне, — сказал Аллейн. — Она была в этой одежде и стояла в луче солнечного света. Моя жена нарисовала ее так же, как на этом снимке. Снимок, должно быть, сделали через окно. Одна из этих самопроявляющихся штук.
— Что нам следует сделать? Я чувствую себя беспомощным, — растерялся доктор Кармайкл.
— Поверьте, я тоже! Реес говорит, что я должен «распоряжаться»; все это очень хорошо, но у меня нет настоящих полномочий.
— О, несомненно!
— Я могу принять их на себя только до прибытия местной полиции. А когда это случится, зависит от проклятого «Россера» и аварии на телефонной линии.
— Я слышал, как молодой человек, который, кажется, более или менее за что-то отвечает… не знаю его имени…
— Хэнли.
— …как он сказал, что, если шторм на озере усилится, то рулевой останется на большой земле и заночует на катере или в лодочном сарае. Он собирался помигать огнями, когда они