есть чужой человек.
Алиме вздрогнула и растерянно отступила на шаг.
У нее были черные узкие глаза, тонкие брови, правильное восточное лицо озарялось детски трогательной улыбкой.
Навсегда запомнил Киричаев милую, растерявшуюся девочку, стоявшую перед ним. Золото на шапочке, золото на туфлях… Ах, да, ведь была пятница!..
Теперь Киричаев ехал на лошади впереди своих людей, поглядывая на деревню, и думал об Алиме.
Впереди, у самого моря, он увидел густые клубы дыма, поднимавшиеся из развалин.
— Что это?
— Асан-оглы хутор сжигает.
— Кармыш?
— Да, Кармыш!
Он пришпорил лошадь, и всадники рысью помчались за ним. Навстречу бежали двое детей. При виде всадников дети вмиг исчезли. Киричаев был удивлен, что около горящих обломков не было ни души. Он постоял, посмотрел на груды пепла, на догорающую скирду.
— Подъезжай сюда! — крикнул всадник, стоявший у обрыва.
Киричаев подъехал и едва остановил лошадь, как тот протянул руку и показал ему на что-то черное, лежавшее на порыжевшей траве, похожее на обугленный труп человека.
— Любуетесь, нехристи? — раздался голос снизу.
Всадники увидали на обрыве человека с деревяшкой вместо ноги, с сильно заросшим лицом, в солдатской фуражке и в засаленной гимнастерке.
— Ты кто такая? — крикнул ему Киричаев.
— Человек. Не видишь? — ответил тот.
— А какой дела делаешь здэс?
— Живу.
Киричаев вдруг растерянно произнес:
— Алла… это наша Тишка.
Его как ветром сдуло с лошади. Он стал спускаться вниз к безногому солдату, бормоча:
— Милый друга моя, ты живая еще? Откуда пришла? Моя бедная товарищ, вай-вай! Давно пришла из война?
— Полгода як из плену вернулся… Вишь, ногу отрезали.
— А семья твой игдэ? У тебэ малчик була? Живая он?
Киричаев вдруг увидел телегу и людей возле нее.
— А, Дуна, Дуса! — Он бросился к оторопевшей женщине, около которой, держась за ее грязную юбку, стояли два худых белоголовых ребенка.
— Киричаев! — воскликнула женщина и шагнула навстречу Али.
Он подскочил к детям, заглядывая им в глаза, ерошил ладонью волосы, выгоревшие от солнца.
Дуся была беременна. Кофта и юбка, прикрывавшие ее тело, были сшиты из травяного мешка и застегивались самодельными пуговицами, на ногах были дырявые опорки.
— Что в городе? — испуганно спросила она.
— Кадеты и немца пришла.
— А ты как, тоже из плена? — спросил Тихон, скрипнув деревянной ногой.
— Тихон, ты не спроси теперь за меня, ты скажи, что я можим для тебя, бедный друга, помогай, — он указал на пещеру, где ютилась семья.
Тихон безнадежно махнул рукой:
— Сам видишь… Я родину защищал… Отец двадцать пять годов проработал у Абдуллы… Теперь видишь, что делают… Отца сожгли…
— Твоя бабай в огонь? Дедушка Архипка? Ай-ай! — испуганно проговорил Киричаев.
— Али, а ты зачем приехал? — спросил инвалид, повышая свой дрожащий голос. — Кто ты?
— Я у Абдуллы теперь работаю. Управляющая экономия…
— Так и ты приехал нас выгонять?
Киричаев помолчал. Затем торопливо вынул кошелек из кармана и протянул его Тишке.
2
В полдень Киричаев прибыл в русскую деревню Чернобровку. Небольшие саманные, крытые землей избушки, колодец с журавлем. Каждая избушка окружена низкой каменной оградой. Избушки стояли далеко друг от друга, и потому деревня казалась большой, а улица — длинной.
Вдоль забора по обеим сторонам росли белые акации. Около каждого домика виднелись стог сена, скирда соломы, куча кирпичей, сделанных из навоза и заготовленных для топлива. Кирпичи так искусно сложены, что издали казалось — это стоят огромные почерневшие бочки.
Киричаеву бросились в глаза кучи домашней утвари, сваленной у ворот почти каждого дома. Люди суетились и кричали. Тут же, рядом, бродил скот.
Русские толпились около своего скарба, чего-то ждали; некоторые ругались; другие, убитые горем, сидели, печально опустив головы.
Киричаев въехал в деревню. Озлобленные крестьяне встретили его руганью и проклятиями:
— Эй вы, нехристи, мы с вами посчитаемся, придет время!
— Изверги, где же суд, где право?
— Изменники!
Киричаев, нагнув голову и пришпорив лошадь, поскакал по широкой улице.
В конце улицы Киричаев увидел, что навстречу ему, как вихрь, несется лихой всадник.
Это был Асан-оглы. Поравнявшись с Киричаевым, он осадил коня.
— Хорошо, что приехал, Али. Там неспокойно. Сила нужна, — сказал он Киричаеву. — Сейчас будем грузить, вон арбы идут!
Показался обоз, состоявший из двадцати арб, которые тащили серо-голубые крупные волы.
Асан-оглы, широколицый татарин, рыжий и рябой, с большими желтоватыми зубами, торчащими вперед, сильный и крепкий, затянут в австрийский мундир. У него был вид жестокого и отчаянного человека. Когда-то он был вахмистром старой армии.
— Ты, Али, едешь имущество отбирать?
— Да!
— Здесь уже все отобрано. Мне нужны только люди — проводить арбы до межи.
— Почему до межи? — осведомился Киричаев.
— А дальше не надо. Я там выброшу и вещи и людей, пусть идут, куда глаза глядят, только бы сюда не лезли, — сказал Асан-оглы и, повернув лошадь, поехал с двумя стражниками навстречу приближавшемуся обозу.
Подошли арбы, улица наполнилась разноголосым гамом, стонами, проклятьями, протяжно завыли собаки.
— Да куда ж мы, мои родные диточки, теперь динемся? Бросают нас серед степу, — причитала женщина, обнимая двух маленьких девочек. — О люды, люды, що ж воно на цим свити робыться?
— Ну, не плачь, не плачь, — уговаривал ее молодой солдат, по-видимому ее муж.
А дальше, возле другой хаты, другая мать спрашивала:
— Та як же я буду дитэй годувать? Зачем же вы мою корову забралы, хиба ж цэ правило?
Асан носился на лошади, кричал на рабочих, пригнавших арбы, распоряжался:
— Начинай! Грузи!
Охранники, стражники и батраки набросились на лохмотья, на все, что лежало у ворот, и без разбору начали сваливать в арбы. Сажали на кучи скарба плачущих детей, молящихся старух и увозили.
— Куда ж, куда вы нас?
Асан-оглы носился около арб и угрожал:
— Найдем место! Не захотели сами уходить, так я вас вывезу. Скажи спасибо, что не режем, живой пускаем на свет божий. Наша крымский земля чистый будит — иди на Россия, садись там на новый жизня, а нам и старый хорош.
— Зачем ты это говоришь? — спросил по-татарски Киричаев.
— Что-о?! — угрожающе протянул Асан.
— Ничего! — вспылил Киричаев, приподнявшись на стременах и меряя Асана гневным взглядом. — Не болтай, чего не следует!
— Какой ты! — промычал Асан. — Мы еще об этом поговорим.
Асан отъехал в сторону.
Киричаев посмотрел на своего пожилого охранника и спросил: — Давно Асан служит у Абдуллы?
— Нет, он бахчисарайский.
В толпах крестьян теперь все громче раздавались плач, выкрики, причитания. Хозяйство, на которое было потрачено столько труда и пота, которое отцы, деды складывали по камешку, по соломинке, теперь вдруг рухнуло. Впереди каждого ожидала неизвестность. Кто их примет, кому они нужны?
Многие, рыдая, забегали в свои