«Все опровержения ничтожны!
Мы понимаем конфедеративных писак — им хочется, чтобы мы успокоились. Тогда „Ныряльщик“ беспрепятственно потопит еще один-два наших корабля, а то и больше. Может быть, тогда до адмиралов-республиканцев дойдет, что прятать голову в песок — не лучший способ борьбы с подводной опасностью.
Кто еще сто лет назад мог представить, что человек сможет подняться в небо? Но двадцать лет назад австрийские аэростаты впервые уронили на мятежную Венецию бомбы, а теперь надутые водородом шары и „колбасы“ превратились в обычное оборудование артиллерийской позиции, и генерал Макклеллан отзывается о них как о совершенно незаменимой помощи, позволяющей заглянуть за холмы и стены, прямо в глубь вражеских окопов. „Они только что крыши не поднимают!“ Понятно, что в перестрелке солдат, который видит врага, всегда победит незрячего.
Но если мы привыкли к тому, что люди, подобно птицам, парят в небесах и сбрасывают оттуда донесения, почему тот факт, что человеку удалось нанести удар из морских глубин, вызывает такое отторжение?
Неужели лишь потому, что это сделали наши мятежные сограждане с Юга?
Все в Чарлстоне видели боевое погружение „Ныряльщика“. В конце концов, Ханли получил двести тысяч долларов только частных инвестиций, и мы не можем не подозревать, что правительственные как минимум не меньше. Итак, конфедераты тратят на подводную игрушку средства, на которые они могли бы вооружить пару пехотных полков или построить небольшой броненосец. Почему?
Нам остается лишь заключить: оттого, что она доказала свою пользу…»
Надо будет потом исхитриться, спросить массу Хораса, как все было. А если уж он не знает, так даже черт в обмен на душу только наврет…
После всех слухов о русском он никак не ждал, что разговаривать придется именно с Юджином Алексеевым. Что ж, выходит, иные чистюли не брезгают грязной работой. Только, верно, потом руки долго моют… Человек, нажавший кнопку, отправившую «Нью-Айронсайдз» разом в небеса и на дно, слушает — и ждет, когда русский перейдет к делу. И все-таки для начала — извинения.
— Я должен быть вам благодарен: вы спасли мой корабль. С хлопковой броней против стальной мы бы продержались недолго. Вместо этого я отобрал у вас славу. Совершенно осознанно.
— Черт с ней, со славой, приятель. У меня собственный счет к янки. И «спасибо» забери… Но деньги — на бочку. Как в газетах написано: сто тысяч.
Алексеев бы отдал. Но деньги — не его. Деньги — штата Южная Каролина. Все, что штат на словах отдал мистеру Ханли. Не так уж много, с одной стороны. С другой — состояние. Вот только разговаривать он начал с джентльменом. А перед ним… совершенно из плутовского романа персонаж! С ним и беседовать следует соответственно.
— Не шутите. Сто тысяч — это на всех. Включая генерала Борегара и полсотни человек, которые делали мину. Теперь они думают, что мину «Ныряльщик» тащил за собой. На веревочке. Но денег заслуживают, не так ли?
— Кнопку нажал я. Проклятье, я убил полтысячи человек! Я понимаю, двести долларов за голову — немало, но не я придумал эту цифирь! Во время прошлой драки парень при кнопке просто на нее не нажал… и тогда генерал нашел меня. Я не ждал золотого дождя. Но раз уж он случился…
— Половина. Пятьдесят тысяч. И — ни слова. Ваше молчание — вопрос любви к Отечеству. Если же патриотизма вам не хватит…
Руки русского договаривают за язык. Теперь вот он старательно умыл кисти и брезгливо стряхнул несуществующие капли. Минер кивнул. Сейчас с ним разговаривают по-хорошему. Но Конфедерация умеет уговаривать и по-плохому. Упрячут в каземат до конца войны… безо всякого суда. Подписи коменданта достаточно.
— Деньги мы выплатим в любом случае. И после войны вы можете рассказать все. Собственно, вам предлагают столько именно за молчание. Иначе, поверьте, больше десяти тысяч вам не получить. И торговаться я не могу — сразу предложил все, что выделили на вашу долю. Ну? По рукам?
Возможно, рука русского офицера, в отличие от лапищи человека-при-кнопке, не напоминает медвежью лапу. Но попытка сжать ее до боли закончилась с обратным результатом. Еще одна алексеевская штучка, достойная гардемарина, а не капитана. Последняя?
Вот и все… На «Александр Невский» встала последняя, десятая, семидюймовка. В трюмы и на палубу грузят хлопок. В одну из ненастных январских ночей корабль выскользнет на морской простор. В которую? Знает только капитан. Его ждет поход, далекий и долгий… а ведь без мистера Алексеева и Чарлстон не тот! За кем будет поутру являться в особняк Пикенсов сверкающий белоснежной форменкой вестовой? Кто будет брать приступом острова и сердца, разносить гарнизонные полки, сталкиваться лбами с отцом или мистером Ханли? И кто будет… разорять клумбу перед ее домом?!
— Мистер Алексеев! Добрый вечер. Это что у вас в руках?
Руки даже за спину не спрятал. И кому это? Не ей — неприлично дарить девушке цветы с ее же клумбы. Хотя… забыла. Январь! Цветов на розовых кустах нет, одни колючки. Тем более, дарят обычно букеты. А это…
— Венок.
— И ради кого, если не секрет, вы искалечили растение? Если это нужно для победы, я не против. Хотя могли бы и попросить.
— Я виноват. Я задумался… Врезался в куст. Он колючий и зеленый, и я решил, что он отлично подойдет. Прошу прощения…
Покраснел.
— Не прощу, пока не скажете, для кого вы плели это шипастое украшение. Интересно.
— Если я скажу, что я хотел немного наказать свои руки, вы мне поверите?
— Не знаю. За что вы с ними так?
— За шкодливость и непоседливость. Вы заметили, я их стараюсь сцепить, или за спину сунуть, или и то, и другое?
— Да. Но я видела и то, как вы ими размахиваете в споре. Не прячьте их. У вас поющие руки, мистер Алексеев. Они скажут больше, чем слова… по крайней мере, дамам. И это все? Наказание собственных конечностей за болтливость?
Руки коммандера вырвались на свободу и, разумеется, выдали с головой…
— Значит, не все. Говорите.
— Что ж… Дело не только в руках — но и во всем моем характере. Эти самые шкодливость, непоседливость… Они мешают стать хорошим капитаном, а «Александр Невский» достоин наилучшего. Вот я и собирался как следует попрощаться с собой прежним. Даже венок на воду пустить. Чтоб дороги назад не было.
— А вы не можете стать хорошим капитаном, оставив при себе эти свойства? Или хотя бы сохранив их для берега?
— А если они вырвутся в походе? В прошлом бою… — он задохнулся и недоговорил. «Я чуть не погубил корабль и команду. Без толку. И не имею права рисковать повторением такого», — этого он не сказал. — В прошлом бою мои выходки принесли лишь вред.
— Ошибка! — Берта подняла указательный палец кверху. — Одна из ваших выходок, та, что с благодарностью… оправдалась. Очень. Брат говорит, блокадные по каждому бревну стреляют, и пары держат выше экономических… что бы это ни значило, это плохо для янки и хорошо для нас. Потому что брат этим доволен. Ой, и вы улыбаетесь, как кот на рыбку! Вот так лучше. Так что не отказывайтесь от характера, которым вас наградил Всевышний. Помните, что сказано про зарывание таланта в землю? Найдите способ приспособить дар к морской службе, а не топите… да, как котенка. А то вы напоминаете артиллериста, который отказывается от нарезной пушки оттого, что не умеет с ней обращаться.
Алексеев улыбнулся.
— Не ждал от вас… про котят. Мне почему-то казалось, что у вас в доме даже домашние любимцы — стальные и дульнозарядные.
— А кошки как раз дульнозарядные… Ртом едят. И очень часто — серенькие. И вообще — мама немка, я тоже немка наполовину… Марте и Берте можно быть сентиментальными! А деловая хватка у меня от отца. Испанская практичность. Вот, кстати, о практичности: давайте сюда венок. Да, вам он больше не нужен, я запрещаю вам топить котят, слышите? Зато мне он очень пригодится. Зачем? Не скажу! Мучайтесь неизвестностью, сударь…
Увы, разговор скоро пришлось окончить: у него остались дела на корабле, у нее — на заводе. Мальчишка… Вот только он ей нравится. Именно таким — нахальным, непредсказуемым и чуточку застенчивым. А значит, пусть таким и остается! А недоплетенный венок… куда бы его деть? Руки колет даже сквозь перчатки!
Вечернее дыхание моря — в сторону берега. Элементарная физика: воздух над сушей за день прогревается сильней, чем над океаном, — вот и уходит наверх, а ему на смену торопится морской, холодный. Потому парусники, что еще решаются на прорыв блокады, появляются в гавани после заката и уходят — в рассвет. Это маленькие плоскодонные кораблики, обычно шхуны, совершенно невзрачные, зато Юг может их строить десятками — леса довольно, дерево вниз по реке плывет само. Их было бы больше — но на верфях не хватает рабочих рук. Большая часть суденышек сумеет сделать до конфискации хотя бы один рейс — и окупить не только свою постройку, но и работу над теми шхунами, которым не повезет сразу.