Читать интересную книгу Хождение по квадрату - Рид Коулмен

— Почему это так много для тебя значит?

— Потому что у меня хорошая память на слова и детали, но не на образы, на имена, но не на лица.

Я могу вспомнить лицо, но мысленно представить себе его мне бывает трудно. Когда на закате дней моя жизнь будет мысленно проходить передо мной, я увижу тексты, но не образы. Господи, что я несу? Вели мне заткнуться, когда я совсем запутаюсь.

— Ш-ш-ш. — Она приложила палец к моим губам. — Ты себя знаешь, это хорошо. Немногие мужчины знают, кто они на самом деле. А знаешь, я смущена… — Она прижалась ко мне так крепко, что я услышал ее дыхание, как шум ветра.

— Так не должно быть. В чем дело?

— Никому раньше не нравилась моя улыбка, у меня слишком тонкие губы, а зубы…

— Я могу увидеть лицо моего отца, закрыв глаза, а чтобы увидеть лицо мамы, я должен посмотреть на фотографию. Но я вспоминаю улыбку Андреа Коттер. До встречи с тобой только ее улыбка запечатлелась в моей памяти.

— Старая подружка. Кажется, я ревную.

— Старая — может быть, но не подружка. Андреа училась в моей школе и была на год старше. Ты знаешь, некоторые люди внешне некрасивы, но в них есть какая-то особая энергия или особая манера поведения, и людям хочется быть рядом с ними?

— Я понимаю.

— Вот такой была Андреа. Коренастой, со слишком тонкими ногами. Но она командовала группой поддержки. Была запевалой в хоре. Редактором школьной газеты и писала длинные поэмы. Я не был в нее влюблен — я ею восхищался. Не пойми меня неправильно, я иногда воображал нас вместе. Думаю, каждый мальчишка в школе воображал себя с Андреа. Она никогда не строила из себя недотрогу и не вела себя так, будто она лучше всех, но я просто не мог себя заставить заговорить с ней. Тогда, в юные годы, я написал поэму…

— Ты пишешь стихи?

— Написал, написал! Одну поэму, и ее опубликовали в школьном журнале.

— У тебя есть экземпляр? — взволнованно спросила Кэти. — Я могу почитать?

— Может быть, когда-нибудь.

Она поцеловала меня в щеку.

— Прости. Я тебя перебила. Расскажи мне про Андреа.

— Не слишком-то много чего осталось рассказывать. В последнюю неделю мая, когда вышел журнал, я сбежал с уроков и отправился с друзьями гулять вдоль пляжа. Когда мы почти дошли, набежали тучи, и они повернули назад. Но я пошел дальше, сел на лавку и стал смотреть на воду. «Простите меня», — произнес кто-то рядом, и я обернулся Это была Андреа Коттер. «Вы Мозес Прейгер, не так ли?» Я ответил что-то глупое, вроде «да, когда в последний раз проверял». «Мне понравилась ваша поэма, — сказала она. — Я хотела бы вдохновить кого-нибудь на такую поэму».

Кэти положила пальцы мне на губы.

— Поэма была о ней, да?

— Да.

— Теперь я еще сильнее хочу ее прочитать. Ты думаешь, она поняла?

— Не знаю. Я побоялся спросить, — признался я.

— И что было дальше?

— Она вынула экземпляр журнала из портфеля и попросила дать автограф на той странице, где была моя поэма. Я сказал, что согласен, если только она даст мне автограф на своей поэме. Мы обменялись книгами. Когда мы вернули их друг другу, она на секунду улыбнулась мне. И именно эта улыбка засела в моей памяти. Знаешь, я и раньше видел, как она улыбается, но она никогда не улыбалась только мне. Я пожелал ей удачи в колледже, и она ответила мне что-то глупое, вроде: продолжайте писать. Когда она скрылась из виду, я посмотрел, что она написала.

— Ты надеялся, что она оставила свой номер телефона?

— Надеяться не вредно, — сказал я. — Нет, она просто подписалась.

— Она прославилась? Удачно вышла замуж? — Кэти и в самом деле ревновала.

— Она погибла тем же летом — на пожаре, в Кэтскилсе, с двумя другими девочками из школы. Они подрабатывали там официантками, чтобы накопить денег на колледж Какой-то пьяный негодяй курил в постели, в номерах для персонала… — Я сжал кулаки. — Семнадцать человек погибли.

— О господи, Мо, мне так жаль!

— Ничего, — ответил я. — Это было давно, и теперь у меня есть улыбка, которую я смогу видеть во сне.

Кэти заплакала — больше о Патрике, чем об Андреа Коттер. Когда она успокоилась, я стал целовать ее в губы, в шею. Слезы на женской шее пьянят. Я стал целовать ее тело, и плач перешел в воркование.

Несмотря на показную храбрость и самоуверенность, я обычно слушал, когда упадет другая туфля, когда девушка потихоньку выберется из постели, пойдет под душ — может, не только под душ, соберет свою одежду в гостиной и оденется второпях, начнет краситься перед зеркалом в коридоре и решит закончить макияж в такси или в вагоне подземки, а потом от двери крикнет мне: «Спасибо, Мо, я позвоню тебе» или «Звони». Я предпочитал, чтобы они вообще ничего не говорили и не оставались пить кофе.

И Кэти встала и спокойно пошла в ванную. Я слышал, как течет вода в душе. Я молился, чтобы она недолго там оставалась. Я ненавидел тихо лежать в постели и ждать, когда захлопнется дверь. Но Кэти отказывалась вписываться в мои сценарии.

— Черт побери, Мо, — закричала она, — если ты сейчас же сюда не придешь, я все сделаю сама!

До национального рекорда по спринту мне не хватило нескольких секунд.

Если у меня еще и оставались сомнения после нашего марафонского душа, Кэти рассеяла их, воспользовавшись моей зубной щеткой. Забавно, как два человека могут часами изучать тела друг друга, но отказываются, при необходимости, пользоваться чужой зубной щеткой.

— Что ты хочешь делать?

— Я слишком устала, — сказала она, подняв голову от чашки кофе. — Но мне помнится, кто-то говорил о Кони-Айленде.

Я раздвинул занавески и сообщил ей, что белое вещество, которое сыплется за окном, не пепел из домового мусоросжигателя, многие аллеи откроются не раньше Пасхи и Кони-Айленд сейчас мало напоминает цветущий сад.

Жутковато похоже сымитировав голос своего отца, Кэти сказала:

— Полное дерьмо, сынок. Теперь ты работаешь на меня.

— Сдаюсь, сдаюсь. Пошли, я поведу тебя «К Натану».

После того как мы проглотили наши хот-доги с картошкой, залив их оранжадом, она рассказала мне, что ее отец обычно возил детей на Кони-Айленд по воскресеньям. Он был из Бруклина.

— Ему всегда этого не хватало, — продолжала она. — Обычно он говорил, что возить нас в Кони-Айленд — его отцовская обязанность, но я думаю, что ему это нравилось больше, чем нам. На пространстве между Кони-Айлендом и округом Датчесс полно парков.

— Ты хочешь сказать, что твой отец — человеческое существо.

— Я никогда не проверяла его пульс, но я его люблю.

Я быстро сменил тему. Когда я собрался уходить, она напомнила мне о Марине Консеко, не называя ее имени:

— Можешь показать мне, где ты нашел ту маленькую девочку?

Я попытался отшутиться:

— Брось! Это же не эпизод из сериала «Это твоя жизнь?». В следующий раз ты захочешь встретиться с ребе, который делал мне обрезание.

— Пожалуйста, покажи мне это здание.

Что я мог сказать? Снег почти перестал, и это было не так далеко. Я понимал, почему это важно для Кэти. Весь оптимизм, связанный с Хобокеном, иссяк. Недели туманных версий и несбыточных надежд измучили ее. Может, она просто хочет прикоснуться к кирпичам, постоять у обители услышанных молитв. Каковы бы ни были ее мотивы, она не обязана была ничего мне объяснять.

— Вот, — сказал я, кивнув на полуразрушенное здание. — Они давно спустили вниз резервуар для воды, и правильно сделали. Он никуда не годился. Удивляюсь, как он тогда на нас не обрушился.

Снег совсем перестал. Кэти молча стояла и глядела на крышу, прикрыв глаза ладонью от солнца, которого не было.

— Я слышала эту историю от мамы, которая услышала ее от мужа моей кузины Розы, — проговорила она, все еще пристально глядя на крышу.

— Рико, ну конечно, он тогда служил со мной в одном участке.

— Ну вот, я услышала, как ты нашел ее… Как ее звали? Помню, ты говорил мне, Мария, Ма..

— Марина, — поправил я.

— Прости, конечно Марина. Я слышала историю про то, как ты нашел ее, — Кэти посмотрела на меня, — но из третьих рук и не знаю, как она исчезла.

— Никто никогда меня об этом не спрашивал. Все считали, что ее похитили, изнасиловали и оставили умирать — там, наверху, — ответил я, глядя мимо Кэти.

— А на самом деле?

— Все было сложнее. Она горевала из-за развода родителей и думала, что, если напугает их, убежав… ну, знаешь, как дети думают. Потом она потерялась и заблудилась. Думаю, она выбрала не того парня, чтобы попросить о помощи.

Кэти сказала, что мы можем идти, и поблагодарила за то, что я стерпел ее нездоровые причуды. Тон ее стал официальным, слова скупыми. Я запаниковал от этой перемены, перебирая в уме, что сделал не так, но удержался от расспросов. Сославшись на колено, я спросил, не можем ли мы поехать обратно на автобусе.

— Конечно, — согласилась она.

Надеясь, что за несколько минут я смогу спокойно собраться с мыслями, а поездка на автобусе встряхнет Кэти и выведет из грустного настроения, я пытался уговорить ее остаться на обед, а может, и на завтрак. Она отказалась, сказав, что это соблазнительно, но у нее назначены кое-какие дела на утро и ее ждет проект, который она должна закончить к середине недели. Но главным — хотя она и не произнесла этого вслух — было чувство вины. Я сдуру не заметил этого раньше. Я неправильно истолковал желание увидеть дом, где я нашел девчушку Консеко. Я почти слышал, как она бранит себя: Патрик где-то один, раненый или мертвый, а может, он, совсем как эта бедная девочка, ждет смерти. Как я могу в это же самое время радоваться? Как я могу хотеть человека, которого я бы никогда не встретила, если бы…