- Я справлюсь, - ответил он как мог ровно.
- О, такой же гордый, как мать! – всплеснула руками Джульетта. Подошла к нему, наклонилась и обхватила щеки своими тёплыми мягкими ладонями. – И такой же упрямый. Три недели до премьеры, малыш, три! Пообещай мне кое-что.
- Что?
- Ты не будешь выкладываться на репетициях. Сбереги то немногое, что у тебя есть, до премьеры.
- Но Кавальери…
- Я немного знаю его жену, хочешь, я поговорю с ней?
- Не надо, - Фёдор встал и обнял свою наставницу. – Я справлюсь. Я обещаю, я справлюсь.
- Господи, какой же ты упрямый…
***
Фёдор перекинул ногу через сиденье, но заводить мотоцикл не торопился. Повертел в руках шлем, повесил его обратно на руль, облокотился на него. И сидел, глядя в проем арки. Потом все же надел шлем, завел мотоцикл и выехал через это проем.
На площадь. По ней Фёдор сделал круг. Еще один. И еще. Еще.
А потом остановился. Кажется, это здесь. Да, точно здесь.
Здесь произошла встреча, с которой в его жизни стали чередой, одно за другим, происходить странные и большей частью неприятные на первый взгляд события. Разрыв с Джессикой. Скандалы во время постановки в Мюнхене. Потасовка с двумя крайними хоккейными нападающими. Визит в полицейский участок. Фиаско в Лондоне. И вот теперь… теперь он стоит перед риском провалиться на самой грандиозной премьере этого года. И провалиться так, что это может стоить Фёдору Дягилеву его блестящей стремительной карьеры.
Фёдор снова снял шлем, прижал его рукой к боку. На Милан потихоньку наползала осень. Незаметно и исподволь. А тогда была весна. Ранняя.
В этой череде странных событий он перескочил через одно. Но теперь ему казалось, что вот оно-то – самое главное. И в нем кроется причина его теперешнего состояния.
То, что произошло между ним и Лолой в Нью-Йорке.
Фёдор повторил в обратной последовательности свои действия – повесил шлем на руль, обратно перекинул ногу, привалился к теплой коже сиденья «Монстра», перекрестил ноги. Наверное, здесь, на месте, где они встретились, пришло время признаться себе кое в чем. Подвести, так сказать, неутешительные итоги.
Лола сбежала от него после единственной совместно проведенной ночи. Ночи, когда он лишил ее невинности. А после - наотрез отказалась общаться и вообще иметь с ним хоть что-то общее, этот месседж явно читался в не принятых телефонных звонках, в не отвеченных сообщениях и в равнодушном голосе, когда синьора Ингер все же соизволила снизойти до телефонного разговора с ним.
Фёдор переступил ногами, теперь сверху была левая. Может, и права Джульетта, называя его упрямым и гордым. Причины всего, что происходило в его жизни, Фёдор всегда искал в себе. Это было его жизненным кредо. Все, что происходит в твоей жизни, происходит только благодаря тебе и из-за тебя. Ты сам всему причина.
И то, что произошло между ним и Лолой – тоже.
Ну как, готов услышать неутешительный вывод, Фёдор Михайлович?
А раз готов, слушай.
Так себя не ведут с девушкой, у которой первый раз. Так вообще себя не ведут с девушками.
Ты о ней подумал? О ее чувствах? О ее удовольствии?
Нет. Ты думал только о себе. Получил свое и благополучно уснул.
Неудивительно, что она сбежала. У Лолы в тот день был сильный стресс. А ты, Фёдор Михайлович, в утешение порвал девушке девственную плеву, наверняка сделал больно и потом удивляешься, почему она не хочет с тобой разговаривать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Фёдор попытался себя оправдать. Тем, что первый раз у девушек – это всегда больно. И тут же сам смел свои же возражения. Он мог бы дольше и тщательнее ласкать ее. Он мог бы сначала подарить ей наслаждение пальцами или языком. Он ведь про все это знает и все это умеет. Тогда и боль, возможно, не так бы чувствовалась. Тогда ей было бы наутро что вспомнить, кроме этой боли. И разочарования.
Фёдор попытался еще раз сам перед собой оправдаться. Он ведь не знал, не был готов к тому, чтобы стать у Лолы первым. И эта попытка оправдания тоже не увенчалась успехом. Что же, у нее должна была табличка на лбу зажечься: «Attention! First time!»?! Девушка тебе доверилась. Тебе. Взрослому, тридцатичетырехлетнему мужику. В надежде на то, что он сделает как надо.
А ты… ты…
Дерьмовый ты любовник, Фёдор Дягилев, вот ты кто. Певец оперный ты хороший, даже, может быть, очень хороший, а вот любовник – хреновый. Хотя, с учетом предстоящей премьеры, может и очень хорошим оперным певцом быть тебе осталось недолго.
Он повернулся, снова перекинул ногу через сиденье, надел шлем и повернул ключ в замке. Рокот мотоциклетного мотора нарушил вечернюю тишину маленькой пьяцца, с которой «Дукатти Монстр» уносил своего хозяина вместе с его сомнениями.
***
Энрико Кавальери был в ударе. Он орал, топал ногами, брызгал слюнями. Таких раньше, наверное, называли бесноватыми. А еще, наверное, есть мера терпения, которую человек в состоянии вынести. И сегодня, сейчас, сию минуту у Фёдора Дягилева она исчерпалась.
Фёдор резко вскинул вперед руку ладонью от себя. Так резко, что режиссер от неожиданности замолчал. По нему в жизни не скажешь, что он психопат и истерик. Высокий рост, коротко стриженый ежик седых волос, смешные круглые очки, тонкий нос и узкий рот. Он был похож на французского актера Жана Рено. Но интеллигентности Рено в Кавальери не было и в помине.
Еще одним резким движением Фёдор выудил телефон из заднего кармана джинсов. Кавальери надул щеки, явно собираясь заорать – телефоны на репетициях в руках артистов доводили его до исступления. Но Фёдор проигнорировал надутые щеки.
Браннер ответил сразу.
- Сол, скажи, что мне будет, если я расквашу этому итальянскому гению морду? Как - какому? Кавальери, конечно. Я спокоен. Я абсолютно спокоен, ответь на мой вопрос. То есть, дело может обойтись штрафом, если я не буду слишком усердствовать? Отлично! Спасибо, Сол. Я думаю, что могу себе позволить маленькое удовольствие за несколько тысяч евро.
Обратно он телефон убирал медленно. И так же медленно поддернул рукава тонкого джемпера. Кажется, на сцене замерло все и всё – как в детской игре. Только мелко крестилась Виктория Войня, с которой они снова стали партнерами по сцене. Фёдор сделал шаг вперед. Замерла даже Виктория.
Кавальери ненавидела все постановочная труппа. Кроме, разве что, дирижёра, который был тоже тем еще гавнюком-гением, но он третировал большей частью оркестр.
Фёдор сделал еще шаг.
- По тысяче евро за каждый подбитый глаз. Сломать нос, наверное, дороже, - он хрустнул пальцами и отвел руку назад. - Я собираюсь развлечься тысяч на пять.