Читать интересную книгу Страшный суд - Блага Димитрова

Через два дня я проезжала обратно по той же самой дороге. Переводчик мне сказал: „Здесь был Фу-ли, неужели не помните? Фигаро!“ Я стояла как вкопанная. Такой картины не описать. У меня нет в памяти знакомых земных пейзажей, с которыми я могла бы сравнить эту новую пустыню.

Вы, господин Стейнбек, возмущаетесь волчьими ямами, выкопанными южновьетнамскими патриотами для чужеземных пришельцев. Приезжайте посмотреть, какие чудовищные ямы, нет, вулканические кратеры роют ваши мальчики. В какие серые от пепла пропасти проваливается не один человек и не одной ногой, а целые города.

Что уловили ваши радары, нацелившись на Фу-ли? Неужели высокий заряд человеческой энергии, электрическое поле любви, импульс жизни? И это сделалось военным объектом?

Вы возмущаетесь, что вьетнамские партизаны прячутся в джунглях. Но ваши скрипачи и барабанщики, ваши виртуозы смерти прячутся за броней. Ваши реактивные самолеты хлынули в открытое небо. Они появляются со скоростью, упреждающей сигнал тревоги. Никогда не родятся дети той ночи в Фу-ли, и вы, господин Стейнбек, стали рапсодом их убийц.

Вы испытываете гордость от того, что принадлежите к этому роду людей? Вы горды принадлежностью к варварам двадцатого века?

Если бы вы просидели хотя бы четверть часа в километре от эпицентра бомбардировки, вы бы, я думаю, перестали гордиться.

Но все же есть нечто более ужасное: быть наверху, на месте убийц. Это было для меня лучшим успокоением в те минуты. „Господи, — говорила я как молитву, — благодарю тебя, что я родилась в маленькой стране, у которой нет поползновения владеть миром! Что я не принадлежу к породе хищников! Что не мои соотечественники сеют смерть над этой чудесной землей и над этими черномазыми детишками!“

Как только я думала так, мне становилось легче под вашими тяжелыми бомбами. Смерть мне казалась менее страшной, чем та, вторая, возможность.

По свежим воронкам одного разбомбленного детского сада ваши летчики разбросали игрушки и конфеты, чтобы порадовать еще горячий пепел, оставшийся от детей. Гордитесь ими!

Во время моего путешествия в Четвертую зону в провинции Тхань-хоа невдалеке упала одна из ваших новооткрытых шариковых бомб. Это, может быть, самое свирепое изобретение современного разрушительного гения. Я увезла на память бомбу, которая не взорвалась. Ее обезвредила на моих глазах одна девушка. Надо бы вам посмотреть, как ее действительно музыкальные, владеющие собой пальцы вытаскивали из раскаленного шара взрывное устройство. Нежные пальцы горели, но девушка не обращала внимания на боль. Это были руки арфистки. Они играли на считанных до разрыва мгновениях, натянутых крепче струн. Она обогнала смерть.

Сейчас я держу тяжелую бомбу, похожую на спелый гранат, и называю ее „Стейнбек“. Можете гордиться вашей бомбой: она состоит из 250 шариков с крутящимся бреющим действием. Каждый шарик производит жестокие разрывы живой ткани — куда страшнее примитивной пули. Вас возмущает, что вьетнамцы защищают свою родную землю бамбуковыми кольями, и восхищает вас сверхсвирепая техника, с которой американцы пришли покорять эту чужую для них землю! Я видела в больницах жертвы бомбы „Стейнбек“. Она отняла жизнь у огромного числа мирных жителей. Шарики летят низко над поверхностью земли и скашивают человека даже в убежище, если он не успел спрятать голову. Чаще всего ранение в затылок, и это безнадежно. Я видела юношу с ампутированными ногами: ему повезло — шарики попали в бедренные кости, и хирургический нож его спас. Надо бы вам показать этого красивого юношу, изувеченного вашими „музыкантами“.

Во время одного ночного путешествия из-за шума мотора нашего „джипа“ мы не услышали отдаленного гула в небе. Какой-то малыш выбежал к нам навстречу и, показывая на облака, закричал: „Джонсон, Джонсон!“ Чтобы было короче, вьетнамцы называют американские самолеты „Джонсоном“. Да оно и точнее.

Почему бы шариковую бомбу не назвать „Стейнбеком“? Имя писателя стояло бы рядом с президентским в ряду нарицательных и олицетворяющих смерть и насилие имен.

Вы пишете, что, глядя на ваших парней-пилотов, готовы „лопнуть от зависти“. Как это не в стиле писателя Стейнбека даже с чисто литературной точки зрения! Но могу вас успокоить. Лопаться от зависти вам не нужно. Вы поравнялись своими подвигами с этими парнями. Они убивают, а ваше перо благословляет их преступления. Американские матери, наверно, проклинают вас.

Но вы совсем не завидовали бы тем же пилотам, если бы встретились с ними, упавшими на вьетнамскую землю. Наверху, как составные части своих машин и целой военной машины, они тверды, наглы и самонадеянны. Но внизу они совсем другие — обшарпанные, обезумевшие от страха. Чужие на этой дивной мирной земле. Природа, которая должна бы их пленять и очаровывать, вызывает у них ужас. Что они ищут в этой незнакомой стране? Зачем пришли? Змеи, насекомые, звери, деревья, поля, реки, люди — все к ним враждебны, потому что они убивают все: и людей, и деревья, и поля, и реки, и зверей, — все живое.

Но когда я пришла в эту страну как дружелюбный гость, те же джунгли и те же люди были дружелюбны ко мне. Самая гостеприимная страна из всех, какие я знаю.

В столь страшный час они открывали двери своих разбитых домов и принимали меня. Одной рукой вытирали слезы, а другую протягивали для рукопожатия. Срывали уцелевшие бананы и кормили меня на глазах у своих неевших детей. Я не боялась неба, потому что была в надежных объятиях земли. Я чувствовала себя неуязвимой под броней любви и заботы.

Между прочим, даже ваши пилоты знают это на собственном опыте, расспросите у них.

Ваши пилоты падают на землю почему-то ранеными. Ранения происходят во время катапультирования. То ли какой-то дефект в механизме, который выбрасывает их из подбитого самолета, как бы для спасения, то ли нарочно устроено так, чтобы они не падали живыми на чужую землю. Сбитые, они больше не нужны, и милая родина на прощанье бьет их по голове.

Так вот, внизу недобитые этим же самолетом вьетнамцы сбегаются к нему, чтобы оказать первую помощь. Я была свидетельницей, как 5 октября 1966 года в 17.44 в провинции Тхань-хоа, около села Ха-фу был сбит крестьянами самолет американской морской авиации А4Д. В километре от сгоревшего самолета спустился с парашютом тридцатисемилетний майор Раймонд Артур Уонден.

Я разглядывала потом его вещи. Толстая книга о растениях Вьетнама с цветными таблицами. Фотоаппарат. Горькая соль. Пистолет „Смит и Вессон“. Противогаз. Спасательный пояс. Аппаратик для сигнализации. И просительное письмо на четырнадцати языках, на шелковом куске материи с изображением американского флага.

Вот неуклюжий перевод самих американцев этого письма на вьетнамский язык:

„Я американский гражданин. Я не говорю по-вьетнамски. Мне не повезло, я вынужден просить вас, почтенный господин, помочь мне найти пищу и убежище, я прошу также вашей защиты, почтенный господин. Потом я просил бы почтенного господина связать меня с теми, кто сможет защитить и репатриировать меня. Наше правительство найдет способ оплатить услугу почтенного господина“.

Я узнала, что впоследствии американские пилоты сами отказывались брать с собой это позорное письмо с просьбой о милостыне. Пока я рассматривала принадлежности вашего летчика, один вьетнамский юноша добровольно отдавал свою кровь для переливания пленному. Летчик был спасен теми же людьми, которых прилетел убить.

Действительно, люди в этой измученной стране очень добры и миролюбивы. Во время своих путешествий, где бы я случайно ни останавливалась, меня принимали радушно, без тени расового холодка. Повсюду я пила лотосовый чай, не с принцем, правда, как вы, не в роскошном дворце, а в бамбуковых хижинах или под временным тростниковым навесом посреди разрушенных сел. И все-таки этот чай без сахара был для меня самым вкусным и ароматным чаем, который я пила в своей жизни. Его подносили мне дрожащие, изнуренные руки цвета и теплоты земли. И слова простых людей были ароматны. Вы не пишете о том, что вам сказал „очаровательный принц“. Но вот что мне сказала одна сморщенная, высохшая, как кора старого бамбука, крестьянка из провинции Хоа-бинь: „Наверное, американским матерям очень тяжело, что они родили и вырастили убийц“.

Принц рассказывал вам о вьетнамских горцах, которые напомнили вам американских индейцев. Я была среди горцев. Мне же они напомнили жителей наших болгарских Родопов. Одежда, ткани, лирические песни имеют какой-то общий, хоть и очень далекий корень. Ответьте же, почему вы возвеличиваете и прославляете сеятелей смерти, пикирующих на их бедняцкие кровли? Эти тихие труженики, похожие на американских индейцев и на болгарских родопцев, напали на вас? Выгнали вас из дома? Сожгли его? С умилением описываете вы солдатские прачечные и мойки для военных машин. „Это настоящий фестиваль чистоты!“ — восторгаетесь вы.