Читать интересную книгу Грачевский крокодил. Вторая редакция - Илья Салов

— Никак нет-с.

— А, нет, так после пообедает, ждать ее не стану! Вот еще!

И, как-то особенно приятно улыбнувшись, прибавила:

— По правде сказать, обедать-то и раненько, да уж очень медку захотелось!.. А это я соврала, — прибавила она, — что в животе-то урчит! Соврала, чтобы Потапыч не ворчал!.. есть не хочется, рано…

XXXVI

Однако, несмотря на то, что Анфисе Ивановне есть не хотелось, она все-таки не пропустила ни одного блюда. Она преисправно скушала целую тарелку зеленых щей с поджаренными яйцами и ватрушками, скушала кусок поросенка под хреном, целого цыпленка с малосольными огурцами и моченой брусникой, глубокую тарелку малины с густыми, желтыми сливками. После обеда она пригласила отца Ивана на балкон, где уже их ожидал стол, накрытый белой как снег скатертью, а на столе несколько бутылок наливок, запеканок, глубокая тарелка с сотовым медом и целое блюдо свежих, зеленых огурцов.

— Это для тебя наливка-то! — проговорила Анфиса Ивановна, садясь за стол: — а меду я не дам тебе, — у тебя своего много… коли захочешь, так дома можешь поесть… Кушай-ка; наливку-то, кушай-ка… Не церемонься…

И Анфиса Ивановна принялась угощать кума.

Но отцу Ивану было не до угощенья. Выпив рюмку вишневки, он откашлялся, погладил бороду, высморкался и решился, наконец, приступить к цели своего приезда в Грачевку. Пока Анфиса Ивановна кушала мед с огурцами, отец Иван рассказывал ей, что делал он в Москве, как обошел все храмы и соборы, как служил молебен в Иверской часовне, а затем принялся полегоньку и за изложение асклипиодотовского дела. Так как упоминать о немке отец Иван почему-то счел неудобным, то он решился несколько изменить подробности романа и вместо немки, вывел совершенно нового героя, а именно, бедного студента, не имевшего никаких средств к продолжению дальнейшего своего образования, и решившегося поэтому на самоубийство. Героя этого Асклипиодот застает на москворецком мосту готовым броситься в воду, удерживает его сильною рукою, читает ему приличную нотацию, упрекает в недоверии к божескому милосердию и в конце концов обещает ему добыть денег.

— Что было делать ему? — вскрикнул отец Иван, откинувшись на спинку кресла и бросив на Анфису Ивановну вопросительный взгляд. — Обещал денег, а денег не было!..

— Обещать не надо бы! — отозвалась Анфиса Ивановна, облизывая пальцы и отмахивая мух от меда. — Кш! проклятые! — прибавила она, накинувшись на мух. — Кш! Вот жадные-то!

— А он обещал, дал слово! Ко мне писать… меня просить о высылке денег?.. Нельзя!.. Когда-то письмо дойдет!.. когда-то ответ получится, — врал отец Иван, — а ждать некогда, потому что деньги требовались завтра же, непременно…

— Ну как же он вывернулся? — спросила Анфиса Ивановна, продолжая кушать: — занял, что ли?

— Гм! занял! — перебил ее отец Иван, вздохнув. — Кто же даст ему! Разве ныне те времена, чтобы взаймы давали! Помилуйте! Теперь это вывелось уже… Кажется, всякий скорее удушится, а уж руку помощи не протянет… Сердца ныне черствые стали, а уши перестали внимать воплям нужды.

И отец Иван рассказал Анфисе Ивановне, как именно «вывернулся» Асклипиодот.

Старушка даже ахнула, даже выронила из рук половинку огурца, намазанную медом, но когда отец Иван растолковал ей, что дело в сущности выеденного яйца не стоит, так как в основании его лежит добрая и даже, можно сказать, святая цель, то волнение старушки не замедлило утихнуть.

— Сами подумайте, кумушка дорогая! — говорил отец Иван: — ведь, может быть, он человека спас через это самое. Конечно, мы с вами не решились бы на такую штуку… Но ведь там молодость! Молодость увлекающаяся, пылкая, безрассудная часто!.. Ведь кровь-то молодая, ключом кипит, удержу не знает…

— Правда, правда! — перебила его Анфиса Ивановна:- сама, молода была… по себе знаю…

— б я-то разве забыл свою молодость!.. Для молодежи нет препятствий! Она не рассуждает, она не обдумывает так, как мы теперь все обдумываем… Помню я свою-то молодость очень хорошо!.. Такое выкинешь иной раз колено, что даже теперь стыдно вспомнить.

— Верно, верно! — перебила его опять Анфиса Ивановна. — Я такая же была!.. Ух, какая я была, огонь!..

И вдруг, как будто что-то вспомнив, она оживилась, бросила огурец с медом, круто повернулась к отцу Ивану и заговорила волнующимся волосом:

— Ты послушай-ка, что раз со мною было!.. Послушай-ка! Уж так и быть, расскажу… На духу никогда не каялась тебе в грехе этом, а теперь, к случаю пришлось, не утаю. Молодою вдовушкою была я в то время. Из себя была красивая, кровь с молоком, и за мной приударил капитан один… Была у меня подруга (я тогда еще в городе жила), приятельница задушевная, а у той приятельницы браслет имелся расчудесный. Такой браслет, что я на него хладнокровно глядеть не могла! Как увижу, бывало, так и затрясусь. Хорошо! Назначается бал в собранье… Подруга моя больная лежит, на бал ехать доктор запретил. Вот я и говорю ей: «Экуте, ма шер! (это значит: послушай!) Экуте, ма шер, говорю, ты больна, на бал ехать тебе запрещено, а я поеду, так позволь, говорю, мне твой браслет надеть!» Куда тебе! и слышать не хочет! «Как это возможно, говорит, на тебе все увидят браслет, а когда я надену его сама, то подумают, что я в твоем браслете! Ни за что!» Отказала наотрез. Пригорюнилась я, не поверишь ли, ночей не сплю, тоска взяла! А знаю я, что капитан мой беспременно на бале будет! Наконец подходит день бала. Еду я к подруге, авось, думаю, не выпрошу ли… Приезжаю, а она, братец, без памяти! разметалась на кровати, в жару вся, словно огненная, лежит, и даже меня не узнала. Я так я ахнула! пропало, думаю себе, мое дело!.. Не будет на мне браслета!.. Глядь! а ключи-то на столе от шифоньерки лежат. Я даже задрожала вся! выгнала из комнаты горничную, схватила ключи, отперла шифоньерку, да браслет-то и стибрила… Как тебе это понравится, а? Ведь украла, понимаешь ли, украла!

Отец Иван только головой кивнул: Понимаю, мол!

— Так вот она, молодость-то что значит!.. Конечно, браслет я возвратила на другой же день, а все-таки как ни верти, а украла…

— Только, кумушка, народ был тогда попроще, — заметил отец Иван: — ведь, поди, под суд-то вас не отдали за это!

— Ну вот еще! с какой это стати! — обиделась Анфиса Ивановна. — Я думаю, подруга-то, приятельница мне была.

— Да ведь и Скворцов приятель Асклипиодоту… вместе в семинарии учились, вместе проказничали…

Анфиса Ивановна принялась что-то соображать, задумалась, думала долго, как будто силясь припомнить что-то, и вдруг вскрикнула:

— Да, да, вспомнила! Ведь тогда судов-то не было еще! Ведь суды-то после пошли!.. А если б были, так сгноили бы в остроге… как по Трашкинскому процессу, — слыхал, поди!

— Слыхал-с…

— Кабы не племянница, так ведь тю-тю!.. Так, так, не было судов, не было… Помню я, у нас в городе вольнодумец жил один… Крикун, ругатель был такой, что все даже боялись его. Всех, бывало, ругал: и бога, и царя, и губернатора, и законы разные… только раз его изловили!.. Так тоже не судили, а просто — тайным образом посекли!.. Говорят, кресло такое с пружинами было… Как сядешь на него, так ноги кверху, и высекут. Это тогда «чичи-фачи», бывало, называлось! «Чичи-фачи»!

— Это точно-с, — заметил отец Иван: — прежде много проще было!..

И Анфиса Ивановна принялась опять за мед с огурцами; священник воспользовался этой минутой и стал просить старушку заступиться за «крестника» и съездить к предводителю.

— Предводитель-то приятель прокурору! — проговорил он.

— А прокурор, это что за птица? — спросила Анфиса Ивановна.

— Чиновник тоже…

— Дворянами выбирается?

— Нет-с, не дворянами.

Анфиса Ивановна презрительно сложила губки и махнула рукой.

— Какая же его обязанность?

— Вроде прежних стряпчих, кумушка, только повозвышеннее! — проговорил отец Иван, и принялся затем объяснять старушке, в чем именно должно состоять ее заступничество и чего именно должна она добиться.

Так как Анфиса Ивановна давно уже, кроме Рычей, никуда не выезжала, то предстоявшая поездка до того напугала ее, что от ужаса она словно остолбенела. Видно было по всему, что на уме у нее вертелась даже мысль отделаться от этой поездки и отречься от крестника; но когда отец Иван сообщил ей, что предводитель находится в настоящее время не в городе, а у себя в имении, верстах в десяти от Грачевки, то Анфиса Ивановна не замедлила успокоиться и даже некоторым образом почувствовала себя польщенною, что именно к ней, а ни к кому другому, обратились с просьбою оказать столь важную протекцию. Она даже прослезилась, сообразив ту беду, которая обрушилась на голову Асклипиодота, с участием справилась, не тоскует ли он? не приходит ли в отчаяние? — и когда отец Иван передал, что бедный мальчик не спит по ночам и даже лишился аппетита, Анфиса Ивановна расплакалась еще пуще. В ту же минуту она дала слово, что завтра же поедет к предводителю, и даже уверила, что просьба ее будет исполнена на том простом основании, что как бы люди ни были злы, а что все-таки истина должна одолеть злобу.