Как, однако, ни был обыкновенен происходивший на террасе разговор, но тем не менее во всем обществе проглядывало что-то не совсем обычное. В разговорах часто упоминалось о каких-то подметных письмах и каких-то брошюрках. При этом исправник рассказал в довольно забавной форме, что не дальше как сегодня он, надевая в Рычевской станции пальто, лежавшее все время на террасе, нашел в кармане брошюрку политического содержания с надписью: сия книга принадлежит господину исправнику Ардалиону Васильичу Каблукову.
Затем к исправнику и к жандармскому офицеру приходили какие-то люди; вызывали их в переднюю и что-то сообщали по секрету. Переговорив с этими людьми, исправник и офицер возвращались на террасу и с удовольствием передавали компании, что все идет как по маслу, отлично, превосходно, и выражали уверенность, что все их хлопоты увенчаются самым блестящим успехом. Приводили к ним каких-то мужиков, которых жандармский офицер о чем-то допрашивал и все показанное ими записывал хорошеньким карандашиком в хорошенькую памятную книжечку. Иногда в этих разговорах упоминалось что-то о крокодилах, о г. Знаменском, Асклипиодоте, Анфисе Ивановне, Мелитине Петровне, Нирьюте и других. Приезжал зачем-то становой Дуботолков, сообщил что-то исправнику, пришел на несколько минут на террасу, как-то на ходу и торопливо выпил стакан водки и, закусив наскоро селедкой, опять уехал, не отерев даже губы, по которым текла горчичная подливка.
Словом, в доме предводителя происходило что-то такое, выходившее из ряда обыкновенного. Все, видимо, находились в возбужденном состоянии, и только один мировой судья да член присутствия как-то подшучивали, глядя на исправника, прокурора и «Опасного Василька», и предлагали пари, что все предпринятое ими кончится ничем. Сначала на шутки эта отвечали шутками же, но когда мировой судья принялся уверять, что все они, подобно Пошлепкиной, «сами себя высекут», жандармский офицер не на шутку рассердился и даже вступил в спор с мировым судьею. Неизвестно, чем бы весь этот спор покончился, если бы в этот самый момент не показалась на террасе утомленная и измученная Анфиса Ивановна.
Все даже ахнули от удивления.
— Анфиса Ивановна, милая, дорогая! — заговорила жена предводителя: — какими судьбами… как я рада…
Но Анфисе Ивановне было не до разговоров.
— Постой, постой! — бормотала она: — дай опомниться, отдохнуть!..
— Да что случилось-то?! — вскрикнули все, только теперь заметив волнение и испуг старушки.
— Ох, уж и не спрашивайте…
— Да что такое?..
— Карета развалилась… и я от самого от овражка пешком… Ох, дай воды кто-нибудь…
— Вы не хотите ли, дорогая, ко мне в спальню? — спросила предводительша, подавая Анфисе Ивановне стакан воды: — Полежали бы, отдохнули бы.
— Спасибо тебе, спасибо…
— Право, пойдемте-ка!
— Ну что же, пойдем, пойдем…
— Там и чаю покушаете…
— Да я бы теперь выпила чашечку, а то и две, пожалуй… в горле пересохло… Только постой, дай поздороваться с хозяином…
И затем, взглянув на подбежавшего предводителя, прибавила:
— Все толстеешь, батюшка!
— Толстею, Анфиса Ивановна! — проговорил предводитель, целуя протянутую ему руку.
— Ешь много да спишь все… вот и толстеешь…
И потом, увидав исправника, проговорила:
— А! и ты здесь!..
— Здесь, Анфиса Ивановна, здесь…
И тоже приложился; к ручке.
— Да, кстати! Ты с чего это, батюшка, выдумал барынь мосты заставлять чинить… а?
— Это жне я, Анфиса Ивановна, а становой.
— Ну так ты вот и скажи своему становому, что он дурак! На это мужики есть, а не барыни.
И, снова обратясь к предводительше, она прибавила: — Не поверишь ли, голубушка, одолели просто! пристали, чтобы я мост починила… Сама посуди!.. ну, как я починю его!.. а то вдруг какого-то косматого чиновника прислали, какие-то там повинности взыскать с меня… Я говорю: денег у меня нет теперь, а он знать ничего не хочет! вынь да положь!.. «Ах, батюшка, говорю, да неужто у вас там ни гроша денег нет, что ты пристаешь так!.. Вот продам яблоки, получу деньги, тогда и милости проси!..» Однако ничего, после обошелся, добрый сделался и даже очки мне свои отдал! Уж так-то они мне пришлись по глазам, что просто прелесть!.. Долго не отдавал, но я так к нему пристала, что, наконец, не выдержал и отдал…
И затем, посмотрев на жандармского офицера, она спросила шепотом:
— А этот офицерик-то кто такой?..
— Жандармский.
— Ишь франт какой!.. Недурен! — прошептала она и потом прибавила громко: — Однако с остальными я после познакомлюсь, а теперь веди меня к себе, я полежу немножечко… устала… И чайку вели туда подать… Да булочек нет ли?
Хозяйка подхватила ее с одной стороны, хозяин с другой, и оба повели старушку в спальню.
— Ну, вот что, обжора!.. — проговорила Анфиса Ивановна, усаживаясь в мягкое кресло и обращаясь с улыбкою к предводителю: — Я к тебе по делу приехала, ты мне устрой…
— Приказывайте, Анфиса Ивановна, приказывайте, дорогая…
— Приказывать, мой милый, не хочу, а просить буду слезно… Вот, первым делом дарю тебе дюжину носков собственного моего вязанья, — проговорила она, подавая предводителю носки: — носи на доброе здоровье… шелковые, хорошие… ведь я знаю, что сухая ложка рот дерет!.. а вторым делом — на-ка тебе вот эту грамотку и внимательно прочти ее…
И она подала записку, писанную ей «для памяти» отцом Иваном.
— Почитай-ка, почитай-ка… и потом скажи, можно ли дело это обделать?.. Только помни, что отказов я не люблю. Это ты намотай себе на ус… да, намотай!..
А пока предводитель читал записку, Анфиса Ивановна говорила предводительше:
— Ты ему много есть не давай, а заставляй ходить больше… теперь летнее время, ходить хорошо… И потом вот еще что: каждый месяц по ложке касторки… Непременно… Ты посмотри-ка, как у него на шее жилы-то напрыжились! Долго ли до греха, сохрани господи!..
— Ведь не послушается, пожалуй! — перебила ее предводительша.
— Пустяки! послушается! Всякий мужчина под башмаком у женщины… или у жены, или у любовницы.
И, пригнув к себе предводительшу, она спросила ее на ухо:
— У твоего-то есть «мерзавка» какая-нибудь?
— Не знаю…
— Наверно есть!.. где-нибудь в прачечной или на птичном, а уж есть непременно!.. Сама была замужем… Хорошо знаю! Уж я какая была… кровь с молоком… а все-таки помимо меня еще две «мерзавки» в доме жили.
И заметив, что предводитель покончил чтение, обратилась к нему:
— Ну что, дочитал?
— Дочитал.
— Можно?
— Конечно, можно… Кстати и прокурор у меня теперь…
— Ну, вот и отлично. Так ты ступай и поговори с ним, а потом приди сказать мне… Только вот что: ты не говори ему, что я тебе носки подарила… Пожалуй, обидится, почему не ему… а я ему после… Слышишь, после… Ну ступай же, ступай… да чайку-то мне пришли, да булочек.
Предводитель вышел, а Анфиса Ивановна пустилась в беседу с его женой.
XXXIX
Приезд старухи Столбиковой породил в обществе целый ряд догадок и предположений. Всех занимал вопрос; зачем приехала Анфиса Ивановна, так как всем было известно, что Анфиса Ивановна давным-давно никуда не выезжала. Попытали было узнать что-нибудь от Потапыча, но Потапыч, успевший уже выпить и закусить, на все вопросы отвечал только: «не могу знать», и больше ничего не говорил. Кучер Абакум тоже ничего не знал.
Более же всех Анфиса Ивановна смутила жандармского офицера и исправника. Они не шутя ломали головы, стараясь отгадать причину приезда, но как они ни старались открыть тайну, а пришлось ограничиться лишь одними догадками, да и догадки эти были крайне сбивчивы, ибо один говорил, что, вероятно, Анфиса Ивановна приехала похлопотать насчет поимки крокодилов, а другой — об отсрочке земских платежей. Только один мировой судья уверял, что Анфиса Ивановна приехала с единственной целью познакомиться с «Опасным Васильком», прослышав про его красоту и изящные манеры, и даже посоветовал жандармскому офицеру приударить за вдовушкой и принять в соображение, что у нее превосходное имение и что жить ей, по всей вероятности, остается очень недолго.
Немного погодя предводитель положил конец всем догадкам, объявив цель приезда Анфисы Ивановны.
За обедом Анфиса Ивановна была особенно весела, во-первых, потому, что она достаточно отдохнула, а во-вторых, и потому, что товарищ прокурора дал ей слово немедленно же просить брата о прекращении асклипиодотовского дела и, сверх того, заранее поручился, что просьба его всенепременно будет исполнена в точности. Таковая любезность прокурора окончательно пленила Анфису Ивановну, и она придумать не могла, чем и как именно отблагодарить его за это.
После обеда все общество опять перешло на балкон.
— А что, как Мелитина Петровна поживает, — спросил исправник, подсаживаясь к Анфисе Ивановне.