— Есть вещи, о которых грустишь, когда они кончаются, мой друг Марсель, и о которых знаешь, что они больше не повторятся… особенно когда человек уже не молод, как я… Ба, я все же неплохо прожил жизнь!
Он отряхнул клочок письма, приставший к его одежде, и продолжал:
— Да, и даю вам слово, мне почти не жаль будет умереть… теперь. Я сделал приблизительно то, что должен был сделать, и получил приблизительно то, что можно получить. Когда я почувствую, что рука моя тяжелеет и зрение слабеет, я не стану упорствовать над работой.
Он откинулся на спинку кресла.
— Когда я уже не в силах буду воспроизводить природу, я еще буду в состоянии любоваться ею… Я часто думал о том, как я проведу последние годы жизни. Знаете, Марсель, я буду путешествовать. В настоящее время при наших средствах передвижения, если старик чувствует себя не слишком плохо, он может отлично объехать вокруг света. Путешествие — идеальное развлечение для старости!.. И потом старикам не следовало бы умирать дома: они должны скромно исчезать вдали, никого не беспокоя… Как деликатно уехать умирать в Китай, в Африку или еще куда-нибудь, в какой-либо из городов Востока, никому не мешая!
— О, господин Бютелэ!
Художник рассмеялся:
— Я говорю правду, Марсель… Но, в конце концов, я удовольствовался бы и моей милой Венецией. Я люблю ее кладбище, обнесенное красными стенами, на острове Сан-Микеле.
Он снова принялся разбирать на коленах пачки писем. Слышался звук разрываемой бумаги. Дверь внезапно раскрылась.
— Что такое, Аннина?
Маленькая служанка казалась испуганной и вместе с тем обрадованной.
— Signor, sono i piccioni…[20]
— Голуби!.. Марсель, идемте взглянуть на них.
Они вышли. В углу прихожей стоял высокий ящик с решетками. Они подошли к нему. Между брусьями ящика, во мраке виднелась куча перьев. Серый, желтый, зеленый, сизый, красно-лиловый — эти живые цвета и оттенки тихонько шевелились и сливались в пестрой гармонии. То были голуби всевозможных пород. Здесь были голуби, которые высоко держат свои причудливые оперенные зобы, были так называемые «каменоломы», были «капуцины», были голуби разноцветные, как павлиний хвост, были те, что зовутся «кубарями», были «мохноногие», были голуби в смешных галстучках и косыночках, не считая «египетских» голубей и обыкновенных голубей, из которых одни были толстые и пухлые, а другие стройные и тонкие, в изящных нагрудничках. Иные из них казались вылепленными из снега, иные напоминали собою ракушки. Прижавшись друг к другу, взъерошенные или гладенькие, спокойные или перепуганные, они наполняли огромный ящик глухим шорохом, словно немым воркованием. Стоя на коленях перед брусьями ящика, Аннина и Беттина просовывали между ними пальцы, чтобы со смехом восторга погладить гибкие шеи, чешуйчатые лапки и твердые клювы племенных теплых птиц. Сириль Бютелэ обернулся к Марселю:
— Ну, дорогой мой, что вы скажете о моих спутниках? Они куплены у продавца птиц на набережной Межиссери, и я увожу их с собой в Венецию. Хочу принести в дар площади Сан-Марко этих новых пернатых паломников.
Он уселся на ящике и стал поочередно ласкать пышные волосы Аннины и Беттины.
— Да, мы выберем хороший день, один из божественных дней венецианской весны, когда после сверкающего ливня мрамор блестит чистотою, как бы помолодевший, а истрийский камень словно тает в горячем свете неба. Мы поднимемся на altana[21] старого палаццо Альдрамин и подарим свободу нашим гостям. Ах, то будет чудесная смесь красок, дивный вихрь крыльев, прекрасный полет, летучий дар царице переливов и оттенков!
Обе девушки захлопали в ладоши. Волосы Аннины распустились. Бютелэ коснулся плеча Марселя Ренодье.
— Ну, Марсель, решайтесь, поедемте со мной; вы будете присутствовать при моем воздушном торжестве… Вот еще упрямец!
Марсель колебался. Отъезд Сириля Бютелэ смущал его. Когда тот уедет, какое для него настанет одиночество! Какая печаль! Он чувствовал себя слабым, усталым, выбившимся из сил! Ему пришли на ум предостережения доктора Сарьяна. Бютелэ настаивал:
— Итак, Марсель, решено, я забираю вас с собой?
Марсель Ренодье что-то пробормотал. При его безвольном состоянии принятие решения вызывало в нем невыразимую усталость. Он кончил тем, что тихо ответил:
— Да, благодарю вас, господин Бютелэ. Я постараюсь приехать вслед за вами. Но отчего вы принимаете во мне такое участие, господин Бютелэ, отчего?
Слезы выступили у него на глазах. Бютелэ протянул ему руку:
— Глупенький вы, мой бедный Марсель, глупенький!
И, пока они оба смотрели молча друг на друга, Аннина и Беттина, за спиной Марселя, строили ему рожки, чтобы охранить себя от дурного глаза.
IV
В темноте экспресс замедлил ход и засвистел. Марсель Ренодье наклонился к стеклу дверцы. Под тусклым небом расстилалась плоская равнина, однообразная и низкая; на ней смутно блестели лужи воды. Вагон катился по гулкому мосту. Мало-помалу зеркальные кусочки становились все многочисленнее, увеличивались, сливались между собой. Вода постепенно сменяла собой землю и тянулась, безграничная. Печальной, ровной и молчаливой была эта пустынная лагуна, над которой мост своими арками поддерживал медленно шедший поезд. Господин, дремавший в углу купе, снял фуражку и спустил с сетки свой чемодан. Видимо, подъезжали.
А между тем виднелось все то же темное пространство, под тем же тусклым небом. Наконец на уровне воды показались огни. Локомотив свистнул несколько раз. Стекла вокзала вдруг закрыли собою небо. Захлопали дверцы, шаги зазвучали по асфальту платформы. Раздались голоса. Стоя на подножке, Марсель узнал Сириля Бютелэ, который приветствовал его.
Они обменялись несколькими краткими фразами, по дороге к выходу. Вокзальный служащий взял билет у путешественника и поклонился художнику. Вдруг свежий ветерок повеял в лицо Марселю. Плита звякнула под его ногой. Взор его различил купол, потом еще купол и четырехугольную башню кампанилы. Он опустил глаза. Темная вода, в которой отражались огни, плескалась у мокрых ступенек. На воде, как черные веретена, скользили длинные гондолы с серебряными носами. На них двигались силуэты людей. Голоса перекликались, четкие и как бы далекие. Марсель медленно вздохнул: он ощущал своеобразный запах, смесь рассола, тины и сырости. Бютелэ сказал:
— Ну, надо поторопиться. Вечер не слишком теплый.
Марсель Ренодье снова взглянул на купол, который спокойно и важно круглился под покровом ночи, и сошел по ступенькам. Было скользко. Он почувствовал под ногой сукно ковра. Его рука встретила чей-то рукав. Он увидел худое и загорелое лицо, которое ему улыбалось. Мужчина, держа берет в руке, покачивал фонарем. Марсель отступил на несколько шагов назад и очутился сидящим на подушках широкого кожаного дивана. Бютелэ сидел рядом с ним. Над ними felze[22] вышла свою выпуклую крышу черного сукна. Гондола качнулась. Марсель в стеклянную дверцу felze следил за движениями переднего гондольера. Иногда тот прекращал грести и подымал свое весло наподобие погремушки арлекина; затем предоставлял ему падать и тащиться по воде. Порою он издавал крик, негромкий и хриплый. Порою гондола задевала другую; затем последовали — набережная, которую она обогнула, кривая арка моста, молчание пустынного rio[23].