Первая чайка лениво махала крыльями, высматривая добычу в мутных водах бухты. На пирсе стайка грязных растрепанных воробьишек терзала кем-то оброненный и размокший под дождем кусок хлеба.
— Как спалось, Фомич? — приветствовал появившегося на палубе стармеха Осеев. — Давай заводи, старина, машину, сейчас затопим курсом на Тендру.
На голом теле кэпбрига надета давно потерявшая свой первоначальный цвет, легкая хлопчатобумажная куртка. Борта куртки распахнуты. Густая курчавая растительность на груди Виктора отливала маслянистой синевой.
Заработала машина сейнера. Ни чайка, ни увлеченные хлебной коркой воробьи на шум дизеля не обратили внимания. Впрочем, чайка уже не одна. Их было несколько, то и дело бросающихся к воде и вновь взмывающих вверх с поживой в клюве.
— Отдава-ай концы! — скомандовал с мостика кэпбриг.
Вахтенный выскочил на пирс, сбросил с кнехта швартовы, и, уже вдвоем с Погожевым, они дружным рывком втянули сходни на корму сейнера. Сейнер медленно отошел от причала. Следом за ним из скопища рыболовецких судов выбирался сейнер Сергея Сербина. Высокий, стройный, хорошо сложенный и с неизменной трубкой во рту, кэпбриг Сербин заметно выделялся на ходовом мостике.
Погожев махнул ему рукой: мол, давай догоняй — и увидел, как расплылось в улыбке лицо Сергея.
Хороший человек и рыбак толковый этот Сережа Сербин. Только вот характером не вышел. Насколько честолюбивые, колючие, как ржавые гвозди, а иногда излишне вспыльчивые остальные кэпбриги, настолько покладистым и спокойным был Сербин. Из-за своего чересчур сговорчивого характера он семь лет ходил в помощниках капитана. Все не решались поставить кэпбригом. Только в прошлом году рискнули назначить на эту должность. Настоял Осеев. Кое-кто из членов правления подначивали Виктора:
— Выдвигаешь себе в соперники кэпбрига послабее характером. Чтоб легче было обскакать в соревновании.
Дело в том, что до Сербина, как и сейчас, осеевцы соревновались с этой бригадой. Но тогда командовал ею старый и опытный рыбак дядя Леша, которого давно пора было отпустить на покой.
Осеев слушал подначки товарищей и в тон им поддакивал:
— А как же. Если хитрить, так уж хитрить... А в общем-то, зря Серегу обижаете. Вы не хуже меня знаете, какой он до сейнера и рыбы. А характер мы ему поставим. Возьмем на буксир.
Но «взял на буксир» Серегу Сербина не Осеев, а Костя Торбущенко. И привел в Одессу.
Когда Погожев вчера отчитывал его за это, Серега в ответ только тер ладонью свой высокий красивый лоб и обезоруживающе улыбался. И Погожеву невольно вспомнились слова Гордея Ивановича: «Злости бы тебе, Серега, и стойкой принципиальности». Помнится, когда Сербин вышел из кабинета, он возразил председателю насчет злости. А вчера, честное слово, возрадовался бы, если б тот обозлился. Но с уст Сереги не сходила улыбка. Он все так же виновато тер лоб и говорил:
— Но рыбы-то, Андрей Георгич, там не было. Костя связывался по рации со своим дружком Петко Стойчевым. Я сам слушал их разговор. А потом мы с Костей вышли на связь.
— И он уговорил тебя зайти в Одессу?
— Но рыбы-то там все равно не было.
— Зато была договоренность на правлении, идти всем к Змеиному.
— Конечно, не надо было заходить, — соглашался Сербин. — Но Костя...
— Что тебе Костя! — грубо оборвал он тогда Сербина. — У тебя своя голова на плечах. Ты кэпбриг, а не денщик Торбущенко. — И, пристращав его правлением, озадаченным ушел к себе на сейнер...
Глава девятая
1
Море распахнулось перед ними сразу же при выходе на внешний рейд. Его ширь была похожа на гигантский каток, с вмерзшими в него кое-где серыми корпусами судов, стоящих на якорях. Но эта картина длилась недолго. Первые же лучи солнца ничего не оставили от катка. Море вспыхнуло, заискрилось, заполыхало, словно расплавленный металл.
На корме Зотыч с двумя рыбаками мастерил из кусков старой дели небольшой донный неводок-драчку для ловли креветок. Работали они молча, не спеша. Прежде чем пустить в ход иглы, долго вымеряли дель, старательно подгоняли конец одного куска к другому. Дель подбирали старательно. Куски были разных цветов, и неводок получился пестрым. Но это никого не смущало. Главное, складывался он добротным. Потом, после Тендры, Зотыч, конечно, не выбросит его и не разошьет, а припрячет, на всякий случай, в надежном месте.
Несмотря на бессонную ночь Погожев чувствовал себя прекрасно. Утренняя свежесть и кружка кофе после завтрака сделали свое дело. Он некоторое время толкался на корме, помогал Зотычу. Потом зашел в рубку к радисту.
В радиорубке тонко и жалобно попискивала морзянка. Одновременно что-то гудело и потрескивало в аппаратуре. В рубку из эфира врывались то громкие, то чуть слышные обрывки чьих-то фраз. На рыбацкой волне по-прежнему ничего утешительного — ни одного замета на скумбрию. Ни у наших, ни у болгарских рыбаков.
Володя снял наушники, отложил их в сторону и сказал:
— Вот так всегда на нервах. Прежде чем появиться, всю душу вымотает. — Это он о скумбрии.
— Тогда давай музыку, чтоб настроение нам поднять, — сказал Погожев, кивнув на аппаратуру. — Только не на все море.
— Это можно, — улыбнулся Климов. — Музыка не скумбрия, поймать всегда можно.
Погожев бегло просмотрел только что принятую радистом метеорологическую сводку, которая заканчивалась фразой: «На ближайшие сутки резких изменений погоды не ожидается».
«Ну что ж, и на этом спасибо», — подумал он и положил бланк на столик.
В радиорубку заглянул Кацев.
— Что это вы тут развесэлились? Хорошие вэсти? — спросил он.
Сеня голый по пояс. Задубенелые от соли и пота штаны из чертовой кожи были закатаны выше икр, обнажая его великолепные мышцы. На ногах — старые босоножки без задников. Плечи у помощника на добрую четверть шире дверей радиорубки. На выпуклой груди, разукрашенной якорем с накинутым на него спасательным кругом, густо кустились заросли коричневато-желтой растительности. При каждом даже незначительном напряжении мускулы его вздувались, играли под загрубевшей от солнца и соленой воды кожей.
— Здоров же ты, Сеня, — невольно любуясь его мускулатурой, сказал Погожев.
Сеня поглаживал пальцем усы и улыбался. Глаза его ясные, как небо над мачтами сейнера. Сеня не так-то прост и наивен, как может показаться с первого взгляда. Сеня