обрывистые берега, дробился о гребни невысокого морского наката.
В голове у Погожева — настоящая катавасия. Порой ему казалось, что все это сон. Стоит проснуться — и все тотчас же исчезнет. То вдруг отчетливо представлялась вся возможная трагичность случая, и мурашки пробегали по коже. Тогда он думал: «Черт с ним, с баркасом. Пусть взыщут с нас его стоимость. Нам с Осеевым, конечно, строгача не миновать. Но это полбеды. Главное, жив Витюня. А мог запросто утонуть. Вот тогда бы заварилась каша».
На спардеке — темнота и гробовое молчание. До рези в глазах вся бригада всматривалась в ночное море. У каждого были нервы на пределе.
Осеев покосился в сторону Витюни, все еще голого, дрожащего, и буркнул:
— Иди оденься... охламон несчастный. Там у меня в шкафу, в кармане куртки, должна быть чекушка. Половину отлей, а остальное поставь на место...
— Он еще и сто граммов заслужил! — не выдержал, возмутился кто-то из рыбаков.
Эти слова прозвучали так неподдельно, в них было столько чистосердечного удивления, что невольно вызвали улыбку. По спардеку прошло оживление. Нервное напряжение немного спало. Рыбаки вполголоса заговорили, обсуждая случившееся.
Осеев полез в карман за сигаретами, и сразу несколько рук потянулись к пачке. Вспыхивали огоньки зажигалок.
Сейнер то шел вдоль берега, то забирал мористее, обшаривая лучом прожектора и справа, и слева, и впереди себя. Но все безрезультатно.
На горизонте, где-то за Северным Одесским мысом, оранжевой полосой рассвета зарождался новый день.
— Может, пройдем вдоль берега до Черноморки, — предложил Зотыч. — Если баркас не ушел далеко в открытое море, он должен быть где-то там.
И опять изо всех сил напрягали зрение. Луч прожектора выхватывал из серой предутренней мути утлые причалики, торчащие из воды колья ставниковых неводов, обрывистые склоны берега. Пробежав до знакомого им мыса Большой Фонтан, возвращались ни с чем.
Уже было совсем светло. Навстречу бежали первые пассажирские катера, обдавая утреннее море веселой музыкой и криками сопровождающих их чаек.
— А вдруг он и вправду ушел к туркам или румынам? — спросил Климов, обведя взглядом присутствующих на спардеке рыбаков. Он давно уже спустился с мачты, потеряв всякую надежду обнаружить баркас первым.
— Не может... Горючего не хватит...
Это отозвался Витюня. Голос его можно было с трудом узнать: хриплый и сбивчивый. Прежней остроты и самоуверенности как не бывало. Внешний вид у Витюни тоже далеко не шикарный: словно его всю ночь жевали, а под утро выплюнули. В другое время так бы сказал он сам о себе. Но сейчас Витюне было не до острословия. Стоял он, прижавшись голой поясницей к поручням ходового мостика, сцепив пальцы рук до посинения. Одеваться Витюня так и не ходил. И не выпил предложенные кэпбригом сто граммов водки.
Чем выше поднималось солнце, тем меньше оставалось у рыбаков надежды на встречу с баркасом. Кто знает, где его искать, если все предполагаемые места были тщательно обследованы, и не по одному разу.
— Надо еще раз поискать мористее, — предложил Кацев. И, круто обернувшись к Витюне, обрушился на поммеха: — По крайней мере, хотя бы по звуку мотора помнишь, в какую сторону ушел баркас?
И тут на защиту Витюни неожиданно встал Климов:
— «Помнишь», хотел бы я посмотреть, много ли запомнил бы ты, попав в его положение?..
— Нэ жди, нэ увидишь, — мрачно буркнул помощник капитана, не взглянув в сторону радиста.
Эта ночь не прошла бесследно даже для такого атлета, как Сеня Кацев. Нервно подергивая усы, он водил красными воспаленными глазами по спардеку, словно выискивая жертву. С таким усердием отутюженный и повязанный модным узлом, широченный цветастый галстук сполз вниз и болтался где-то набоку, как тряпка.
— А шо, если баркас перевернувся и затонув? — несмело произнес Леха. В душе он немножко даже был рад, что приключилось такое именно с Витюней, его первым изводителем. Но, с другой стороны, побаивался, как бы не стали высчитывать деньги за утерянный баркас со всех членов бригады, а значит, и с него тоже.
Какое-то время на спардеке стояла полная тишина, каждый думал: что же делать дальше? Где искать этот дьявольский баркас?
— Нет, если искать, то только мористэе, — категорически заявил Кацев. — Будь он у берэга, давно бы его обнаружили. Если не мы, так другие...
Это Сенино «другие» и толкнуло Погожева на мысль. Он сказал:
— А если обратиться к диспетчеру порта? — И, переводя взгляд с Кацева на кэпбрига, добавил: — Если кто-то нашел его, обязан сообщить. Баркас-то на полном ходу. Такими вещами зря не разбрасываются. Значит, тут что-то не чисто...
Но Осееву долго объяснять не надо. Он с полуслова уловил мысль Погожева, круто развернул сейнер и направил его к причалу.
— Витюня и Сеня, а ну быстро... Да оденься ты, охламон несчастный, сколько тебе говорить! А то ведь хватит ума в таком виде переть...
3
Вот уже воистину: нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Витюня и Кацев только что скрылись на берегу, а рыбаки от нетерпения не находили себе места на сейнере. «А вдруг и оттуда вернутся ни с чем? Тогда выход один — поворачивать восвояси. Потому что без баркаса на путине делать нечего». И Погожев отчетливо представил, как Гордей Иванович, откинувшись на спинку стула, некоторое время будет молча ощупывать его своими колючими глазами. Затем медленно, будто вбивая в него каждое слово, скажет:
— Спасибо, товарищ Погожев, подняли идейно-политическое сознание наших рыбаков на недосягаемую высоту. Выше и быть не может... Удивительно, как это вы еще сейнер не потеряли, мать вашу туда, сюда и обратно!.. — и пойдет честить, чем дальше, тем больше распаляясь и поливая нелицеприятными словами.
«Но дело не в словах председателя, — зло отмахнулся Погожев от навязчивых мыслей о последствиях всей этой истории. — Надо где-то немедленно доставать баркас. Или хотя бы шлюпку. Разбиться в лепешку, но достать!» И он старался припомнить, кто из его знакомых работает в Одесском порту. К кому бежать, перед кем становиться на колени.
Те же мысли одолевали Осеева. Он сокрушенно говорил:
— Баркас, да еще с мотором, ни за какие коврижки ни у кого сейчас не выманишь. Скумбрийная путина — каждая посудина на счету... Черт,