все и вся. Афанасьев уже сам хотел было броситься на помощь товарищу по несчастью, но тут двери распахнулись и в комнату вошли двое здоровенных амбала, ростом под потолок и, повинуясь повелительному жесту «стрекозы», бесцеремонно подхватили бравого танкиста под руки, уводя куда-то. Вслед за ними, словно она уже ждала у двери, в комнату вошла пожилая женщина-уборщица с ведром, наполненным какой-то ароматизированной жидкостью и шваброй. Бормоча себе под нос, какие-то нелицеприятные высказывания в адрес всех мужчин и Бибикова в частности, она быстро замыла место нечаянного «преступления» и убралась восвояси. С момента начала экзекуции, а иного эпитета Афанасьев никак не мог подобрать, как ни старался, прошло всего-навсего около часа. Верховный окинул взглядом сидящих. Многие выглядели не лучше танкиста, о чем свидетельствовал цвет их лиц. Некоторые так и вообще находились на грани обморока. Бодрячками выглядели только трое: хозяин всего этого торжества — Костюченков, спецназовец Лютиков, да десантник Сердополов. Ну да оно и понятно. Эти трое и не такое еще видали на своем веку, и с методами «экспресс-допроса» они были знакомы не понаслышке. Издевательства над главой ФСБ продолжались еще порядка двадцати минут. Афанасьев уже думал, что этот ужас не кончится никогда, и он сам сойдет с ума раньше несчастного «жандарма». Но неожиданно звук метронома, в последней стадии перешедший почти в барабанную дробь, вдруг прервался, будто с размаху врезавшись в стену. Вслед за ним перестали мелькать огни во вращающихся плафонах. Вспыхнул обычный свет. Добрые молодцы в белых халатах из палачей сразу переквалифицировались в спокойных и даже в какой-то мере заботливых санитаров обычного сумасшедшего дома. Выпростав Тучкова из паутины проводов, они бережно, под локотки, подвели его на подгибающихся ногах к неприметной кушетке, примостившейся где-то в дальнем углу помещения для того, чтобы тот смог немного прийти в себя и попытаться самостоятельно одеться. Афанасьев понял, что пришел и его черед испить из этой чаши. Он встал со своего стула, и не глядя никому в глаза, не выпуская барсетку из рук, боясь оставить ее без присмотра, шаркающей стариковской походкой направился к выходу, чтобы через пару мгновений очутиться на экране и испытать на себе все прелести бытия диктаторской жизни. «Хосподи Исусе! — мысленно осенив себя крестным знаменьем, начал он молиться, с трудом подбирая нужные слова, — спаси и сохрани, мя, грешного!»
С Тучковым он встретился, когда тот все еще не до конца придя в себя, сидел на кушетке, вяло и слепо, шаря вокруг себя, в поисках своей одежды. Его все еще потряхивало. Афанасьев не стал интересоваться его самочувствием. Тут и так все было видно и понятно.
Следующие полтора часа были для Афанасьева самыми кошмарными в его жизни. Пыточных дел мастера вывернули его наизнанку, как старый чулок, из которого посыпался весь мусор, собранный за шестьдесят пять лет. Чего там только не было?! Там было всё. Нет, не так. Там было ВСЁ! Кроме уже заявленных им публично, незаконных финансовых операциях и «откатах» от коммерческих структур и протекционизма, с использованием служебного положения, там были и такие вещи, о которых он уже и забыл давным-давно. Медбратья не постеснялись вытащить на свет даже такие эпизоды его подростковой жизни, как подглядывание в женскую раздевалку, на уроках физкультуры в школе. Всё, все чего он стыдился и старательно прятал в закоулках памяти, наивно надеясь, что это никогда не станет достояние общественности, было вытряхнуто и выставлено напоказ. А он, как страдающий диареей не смог удержать это в себе, и взахлеб рассказывал, рассказывал, рассказывал. Он был в полном сознании, поэтому с крайним удивлением воспринял тот факт, что его мозг сумел сохранить в себе такие подробности как номера и даты фиктивных договоров, названия банков и даже счетов с неимоверным количеством цифр. Разумеется, как он и предполагал ранее, не обошлось и без рукоприкладства. «Добрые» санитары выворачивали ему мочки ушей, брызгая слюнями в лицо, и горланя нелепые обвинения, безжалостно били по щекам, всячески оскорбляли и чуть не плевались, что было особенно обидно и неприятно. Затуманенным сознанием он только сумел мысленно поблагодарить своего предшественника, сидевшего недавно в этом «прокрустовом ложе» за предупреждение о нежелательности приема пищи перед этой репетицией казни. Если бы он не послушался Тучкова, как самонадеянный Бибиков, его уже раз пять бы вытошнило. Однако, голодный желудок выдавал только болезненный спазмы и судорожные позывы к рвоте. Особой боли от издевательств не было. Была просто горькая обида на то, что с ним, прожившим на свете уже немало лет, кто-то может вот так просто и без решения суда обращаться как с закоренелым преступником. После окончания этого кошмара, все те же «санитары» (мать их, ети!) тут же переквалифицировались в заботливых и любящих наследников у ложа тяжелобольного дедушки-миллионера. Чуть ли не на руках отнесли его на кушетку, где даже попытались помочь одеться, так как в первые минуты, после окончания процедуры, он пребывал в полнейшей прострации, мало осознавая где и зачем находится. Немного отдышавшись и придя в себя, он кое-как надел на себя брюки и даже без посторонней помощи застегнул пуговицы на рубашке, что в его состоянии было почти подвигом. Туфли надевать не стал, не желая, чтобы обитатели этого узилища видели, как он корячится. Да и лишние минуты, проведенные им в этих застенках, были сейчас для него сродни дополнительным пыткам.
III
Пошатываясь на плохо гнущихся ногах, одной рукой держась за стенку, а другой, держа туфли, он самостоятельно, часто хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, выбрался в коридор. В коридоре его уже поджидали, готовый к пыткам Рудов и Костюченков — хозяин этого милого заведеньица.
— Как ты, Валера?! — участливо бросился к нему Сергей Иванович.
— Как я вел себя? — игнорируя вопрос друга, выдавил он из себя через силу.
— На уровне. Мне бы так, — с ноткой зависти ответил «пруссак».
— Ща и тебе представится такой случай, — решил пошутить Афанасьев уже более твердым голосом.
— Да это я уже понял еще вчера, — в тон ему ответил Рудов. — Ты, это Валер, ты уж как-нибудь дождись меня? Ладно? Мне как-то спокойней будет.
— Ладно, — кивнул тот ему уже в спину, скрывающуюся за двойными стеклянными дверьми.
— Я, со своей стороны, тоже могу подтвердить, что держались вы молодцом. Причем, даже не имея специальной подготовки, — подольстился Костюченков, когда за Рудовым уже закрылись двери.
— А что, разве к этому безобразию можно еще даже как-то подготовиться?! — удивился Афанасьев.
— Готовиться можно ко всему. Выдержать все — уже вопрос, — назидательно