Среди генералов Афанасьев сразу углядел фигуру, неловко топтавшегося в сторонке, а потому, чувствовавшего себя парией, Булдакова. Поздоровавшись со всеми за руку, Верховный не обошел рукопожатием и его, чем вызвал немалое удивление в глазах Начальника Тыла. Но то, как судорожно он ответил на рукопожатие Афанасьева, говорило о его крайней степени растроганности. По нетерпеливым возгласам Афанасьев сразу понял, что все ждали именно его приезда. Вперед выступил сам Николай Павлович Тучков, сходу заявивший:
— Прошу вас, Валерий Василич, не удивляться тому обстоятельству, что встречу я вам и всем остальным назначил именно здесь — в ведомстве Игоря Олеговича, а не у себя на Лубянке. Просто я посчитал для себя неприличным проводить подобные операции в своих стенах, раз уж я оказался инициатором всей этой затеи. Так скажем, для чистоты эксперимента.
— Да, ладно вам, Николай Палыч, я все прекрасно понимаю, и поверьте, высоко оцениваю ваш такт, — рассыпался в комплиментах Глава Высшего Военного Совета. — Куда прикажете идти?
— Игорь Олегыч! — позвал эфэсбэшник Костюченкова, затерявшегося в толпе генералов. — Первая партия лабораторных мышей для дальнейшей сепарации представлена в полном составе, а именно в количестве десяти особей. Ведите в свою разделочную.
По толпе прошелестел нервный смешок. Всем было не очень комфортно в этих хоть и прозрачных, но холодных стенах. Костюченков, одетый сегодня в гражданское, застенчиво улыбаясь, приблизился к Афанасьеву. Затем встав рядом, обернулся к стоящим и уже притихшим генералам:
— Товарищи! Сейчас мы все поднимемся на второй этаж, пройдем по коридору направо до следующего холла, а оттуда через стеклянную дверь проследуем в наблюдательную комнату, где и будем, в качестве свидетелей следить за опросом своих коллег. Целлофановые пакеты и пузырьки с нашатырем нам выдадут на месте.
— А зачем это нам нашатырь и пакеты? — с испугом вопросил кто-то неестественно тонким от волнения голоском.
— Пригодится, — веско произнес моряк в штатском, а затем добавил, — на всякий случай.
— Ну, что ж, как говорил Данте: «Веди нас, Вергилий!»[33], — не стал тянуть резину Афанасьев и первым двинулся к лестничному пролету.
Широко шагая по лестнице вверх, Афанасьев краем глаза заметил, как его соратники, чуть замешкавшись поначалу, гуськом потянулись за своим шефом. В холле второго этажа их уже поджидала женщина средних лет в белом халате, что говорило о некоей ее причастности к медицине. Женщина не вызвала никаких эмоций у окружающих, так как халат ее был слишком длинен, а под ним виднелись джинсы, да и половину ее лица скрывали очки с громадными дымчатыми стеклами в пол лица, что делали ее похожей на большую стрекозу. Комната наблюдения, куда их привели, была на редкость скудно обставлена мебелью. Кроме пары десятков обычных офисных стульев в ней ничего более не наблюдалось. Зато был громадный черный экран, почти во всю стену, назначение которого Афанасьев тут же угадал:
— Одностороннее окно в соседнее помещение? — спросил он у Костюченкова, кивая в сторону блестящей черной поверхности экрана.
— Совершенно верно, — согласился тот. — Отсюда мы сможем наблюдать за всеми перипетиями, происходящими на том конце, не привлекая к себе внимания. При этом он что-то шепнул женщине-медику и та, подойдя к экрану, что-то там нажала, и он осветился, показывая соседнее помещение. С «полиграфом» Афанасьев был знаком не понаслышке, так как сам проходил через него, еще, когда только-только перевелся в Генштаб. Там все было по-простому: к запястью и к виску цепляли датчики на присоске, а человек в штатском долго и заунывно задавал вопросы из совершенно разных областей, на которые всего-навсего надо было давать односложные ответы в стиле «да» или «нет». Здесь же все было по-другому. Помещение больше всего походило на стоматологический кабинет, «навороченный» всяческой малопонятной постороннему глазу аппаратурой. В центре находилось нечто среднее между зубоврачебным и гинекологическим креслом. Гмм… Вокруг кресла суетились двое рослых и мускулистых мужчин в белых халатах, но с засученными рукавами, что невольно наводило на мысли об их мастерстве в области «заплечных дел». Сверху на кресло падали какие-то провода и яркий круг направленного на него света, оттенявший все вокруг. В углу стоял пульт, усеянный всевозможными кнопками и тумблерами. За пультом тоже сидели двое в цивильном одеянии, но лиц их было не разглядеть. Завершало убранство «пыточной камеры», как про себя окрестил Афанасьев эту комнату, странного вида люстра с разноцветными плафонами на шарнирах, какие бывают обычно на молодежных дискотеках. Генералы, с опаской косясь на увиденное в окошке «кресло» робко расселись на стулья, нервно подрагивая коленями. Врачиха, сопровождавшая их сюда, из-за своих очков, напоминавшая стрекозу, вышла вперед, заслоняя собой экран.
— Ну, — тоном строгого учителя, спрашивающего у нерадивых учеников о выполненном домашнем задании, — кто у нас тут самый храбрый? Давайте-ка по-быстрому, мальчики-зайчики, у нас всего один кабинет, а вас целая уйма. Боюсь, что и в два дня не уложимся. Так что, поторапливайтесь.
— Я готов, как и договаривались, быть вашим первым пациентом, — громко произнес Тучков. — Ведите.
— Хорошо, — согласилась дама не шевелясь, — выйдите отсюда и зайдите в соседнее помещение.
Афанасьев машинально отметил начало процедуры, глянув на циферблат своих часов. Время было ровно 7.00 утра. Тучков, молча, повиновался указанию «стрекозы» и уже через несколько секунд оказался на экране. А дальше началось то, от чего у Афанасьева, да и, кажется, у большинства из присутствующих поползли мурашки по спине размером со средней величины таракана. С замиранием сердца все увидели, как тот, в полной тишине, сначала передает в руки одного из сидящих за пультом свою папку, с которой он до сего момента не расставался, затем начинает зачем-то раздеваться до трусов, и неловко, явно непривычно, вскарабкивается в «кресло». Афанасьева передернуло от одной только мысли, что через некоторое время и его голое, белое, как у дохлой рыбы брюхо, тело с вислым животиком и волосатыми коленями станет предметом всеобщего обозрения. «Срочно надо заняться гимнастикой, хотя бы по утрам» — мелькнула некстати мысль. А экран продолжал показывать, как один из дюжих молодцов протягивает Тучкову мензурку с какой-то явно неприятной на вкус жидкостью, судя по выражению лица испытуемого. Потом началось вообще нечто ужасное. Кое-как умастившего свое атлетическое тело в «прокрустово ложе» кресла пыточных дел мастера живо зафиксировали в нем длинными эластичными ремнями, полностью лишая того какой либо свободы телодвижения, что наводило Афанасьева на грустные мысли о не такой уж и безобидной предстоящей процедуре, как давеча говорил сам врио ФСБ. «Стрекоза» подошла к экрану, покрутила и пощелкала там какими-то приспособлениями, и звук из соседней комнаты полился в уши наблюдателей, судорожно прижимавшими к себе свои «покаянные листы» в папках.