Зарывшись в одеяло, Джона урчал, как маленький трактор, и терпеливо ждал, когда я начну с ним играть. Я была не в настроении, к тому же знала, что через пару часов котенка увезут обратно в магазин. Джона озадаченно посмотрел на меня, потом подошел и тронул за руку мягкой лапкой, предусмотрительно втянув когти. Как настоящий джентльмен, он делал мне предложение. Взять удочку и помахать в воздухе птичкой – разве это так сложно? Неужели у меня настолько противное настроение, что я расстрою малыша?
Вздохнув, я начала раскачивать удочку здоровой левой рукой; несчастная птичка и колокольчик заметались в воздухе. Джона завороженно следил за ними несколько секунд, потом подобрал лапы, приготовившись к прыжку. Рассчитывая траекторию жертвы, он слегка дрожал в предвкушении славной охоты.
Котенок не отрывал взгляда от птицы. Казалось, он переселился в ее тело и предчувствовал каждое движение. Потом с грацией Рудольфа Нуреева в его лучшие годы Джона взвился в воздух и вцепился в птичку зубами и передними лапами.
Начав играть, мы уже не могли остановиться. Каждый бросок Джоны сделал бы честь приме-балерине. Не было высот, перед которыми он бы отступил. Котенок прыгал все выше и выше, временами словно замирая в воздухе. Я, затаив дыхание, следила за движениями этого удивительного создания, шерстка которого переливалась всеми оттенками капучино. Джона был прекрасен. И полон жизни.
Кажется, я вновь стала жертвой кошачьего очарования.
– Все еще хочешь вернуть его в магазин? – со смехом спросил Филипп, когда вернулся с чаем и тостами с мармеладом.
Опустившись в любимое кресло, он с наслаждением захрустел поджаренным хлебом. Но мирно завтракающий хозяин в планы Джоны не входил. Зажав в зубах игрушечную птичку, котенок спрыгнул с кровати и положил удочку у ног Филиппа. Затем отступил на шаг и внимательно на него посмотрел.
– Ты же не хочешь огорчать Пушистика! – ехидно сказала я.
С притворным недовольством Филипп поднял удочку. Правда, он не собирался сдаваться так просто. До того как мы познакомились, Филипп был офицером в армии. Призвав на помощь опыт работы с новобранцами, он принялся крутить удочку в два раза быстрее, чем я. Джону это не смутило: он стал прыгать выше и метаться между креслом и кроватью, превратившись в маленькую пушистую молнию. Иногда котенку удавалось схватить птичку, иногда он не успевал.
– Эй, полегче! – попросила я.
Удочка в руке Филиппа замерла; муж с улыбкой смотрел на котенка, который тяжело дышал, но всем своим видом выражал готовность броситься в бой. Игра продолжилась. Филипп встал и начал крутить удочку вокруг себя. Джона гнался за птичкой, отставая на длину своих усов.
Передо мной снова был шумный и неукротимый Филипп, который так редко появлялся после того, как Роб стал жить с Шантель. Мужчина и кот составили на редкость удачный дуэт. Каждый раз, стоило Филиппу попытаться остановить игру и отложить удочку, Джона подхватывал ее и вкладывал мужу в руку.
– И все-таки кое-кому пора на работу, – вздохнул он в конце концов.
Филипп поднял Джону и плюхнул его на одеяло в районе моих коленей. Котенок издал странный звук – нечто среднее между фырканьем и чиханьем, очень похоже на «снитч». Мы быстро усвоили, что при помощи этого звука Джона выражает недовольство или отвращение. Ему не нравилось, что с ним больше не играют.
– Не расстраивайся, малыш, – сказала я. – Зато теперь ты можешь отдохнуть.
Джона посмотрел на меня так, что от его взгляда растаял бы айсберг. Тихонько мурча, он зашагал по одеялу, аккуратно обходя мой чувствительный живот и грудь. Казалось, котенок точно знал, где ему следует находиться: он устроился в ямке между шеей и плечом, положив голову на подушку, и вздохнул, как усталый путник, вернувшийся домой после тяжелого путешествия. Кто я такая, чтобы спорить?
* * *
Когда я услышала, как Мэри спускает по ступенькам чемодан, к горлу подступил комок. Хорошо, что она приехала, но жаль, что всего на неделю… Филипп должен был отвезти сестру в аэропорт. Пока он ставил сумку в багажник, я обняла Мэри и поблагодарила ее за все.
– Береги себя, – тихо сказала она. – И удачи с котенком.
15
Котенок на улице
Кошки благотворно влияют на отношения
Я постепенно приходила в себя, и Лидия начала вывозить меня за город. Под безжалостным синим небом простирались голые пастбища. Исхудавшие фермерские животные понуро брели по растрескавшейся земле, которая когда-то была покрыта живительной влагой. Подобное зрелище заставляло меня с тоской вспоминать об изумрудной траве и тучных коровах моего детства.
Куда бы мы ни отправились, Лидия открывала передо мной дверь и всегда держалась на шаг позади, словно я была особой королевской крови. Дочь вела себя настолько почтительно, что мне порой становилось неловко. Я никогда не хотела, чтобы дети так со мной обращались.
Тем не менее, когда она втирала масло мне в ноги, я не спешила жаловаться. Пока я выздоравливала, Лидия была удивительно добра и предупредительна: она готовила, стирала, убиралась и даже привела в порядок тапочки, на которые меня стошнило. Благодаря регулярному массажу живота отек сошел довольно быстро, и мне не пришлось возвращаться в больницу, чтобы откачать жидкость.
Джона действовал на нас обеих умиротворяюще. Когда мы гладили его, скользя пальцами по шелковистому меху, в голосе сами собой проступали мягкие, ласкающие нотки по отношению друг к другу. Мы с Лидией стали невероятно близки.
Хотя мы и не говорили напрямую о том, когда она вернется на Шри-Ланку – да и вернется ли вообще, – я продолжала отправлять ей ссылки на предупреждения для путешественников и новости о ходе гражданской войны. Лидия упорно молчала. Когда я спрашивала, читает ли она мои письма, дочь уходила от прямого ответа. Тогда я напоминала, насколько важна информация, которой я пытаюсь с ней поделиться, и с горечью замечала, что в моем голосе вновь прорезаются обвинительные интонации.
Мы обе старательно скрывали свое недовольство, а Лидия продолжала ходить по дому в одежде нейтральных тонов. Когда я спросила, не хочет ли она стать монахиней в одном из местных монастырей, дочь в резкой форме дала понять, что не собирается обсуждать эту тему.
Я изо всех сил пыталась смириться с тем, что Лидия уже взрослая и может поступать так, как считает нужным… Но страх, что она подвергнет себя опасности, заглушал голос разума.
«Люди могут медитировать в автобусе и на пляже… Да где угодно!» – твердила я при каждом удобном случае. – «И необязательно ехать на…» – Я даже не могла заставить себя произнести название этого места.
Попытки найти для дочери друзей среди местных буддистов не увенчались успехом. Бороды и сандалии ручной выделки явно были не в ее стиле. Пристально разглядывая стену у них над головами, она демонстрировала отсутствие интереса, граничащее с грубостью.
Однажды к нам в гости пришла ее старая школьная подруга Анжелика. Лидия пригласила девушку пообедать и посмотреть на котенка. В школе обе девочки входили в число лучших учениц, и обе были на год моложе большинства своих одноклассников.
Джона бросился навстречу гостье, моментально заинтересовавшись пряжками ее ботинок.
– Он просто очарователен! – воскликнула Анжелика, поднимая котенка и прижимая его к щеке.
Светлые пряди девушки делали ее похожей на Мэрилин Монро, а дизайнерский наряд резко контрастировал с монашеским стилем Лидии. Анжелика училась на врача и собиралась стать педиатром. Впереди у нее был долгий и нелегкий путь.
Цепляя вилками листья салата, девушки делились новостями. Парень Анжелики недавно устроился на работу в юридическую фирму, он явно был без ума от своей подруги. Девочки со смехом вспоминали одних учителей и уважительно качали головами, если речь заходила о других. Когда дочка рассказала о своих духовных стремлениях, Анжелика вытаращила глаза.
Поцеловав Лидию на прощание, она застучала каблуками в сторону двери, оставив после себя облако духов. Я понимала, что сейчас любое слово выйдет мне боком. Но не могла же я промолчать, пока вытираю посуду!
– Анжелика хорошо выглядит.
Лидия вытерла крошки со стола.
– Я тут подумала, – сказала она абсолютно спокойно, но за этим спокойствием чувствовалось опасное напряжение, – ты не могла бы связать мне шарф?
Я всегда радовалась, как ребенок, когда кто-то выказывал интерес к моему кошмарному рукоделию.
– С удовольствием! Какого цвета?
Лидия встряхнула тряпку над мусорным ведром, и крошки застучали по полу.
– Бордового, – ответила она.
Во взгляде дочери читалось открытое неповиновение. У меня дрогнуло сердце. Бордовый – цвет монашеских одеяний.
– По ночам в монастыре бывает холодно, – продолжила Лидия.
Я положила кухонное полотенце на стол. «Моя дочь – доктор» звучит совсем не так, как «моя дочь – монахиня».