телу, им теперь командует эта сука-болезнь, уж извините меня за грубое слово. Исабель извиняет ее, но не видит необходимости произносить этого вслух. Она снова спрашивает: зачем вы приехали? И Элена отвечает: с той нашей встречи остался долг. Долг, повторяет Исабель, пристально глядя на нее, так я и знала. Она нервно улыбается, закрывает лицо руками и трясет головой, будто пытаясь убедиться, что происходящее не сон. Я так и знала, что однажды вы придете, вы или ваша дочь, говорит она, а Элена в свою очередь спрашивает: так вы мне поможете? Этот вопрос удивляет Исабель, я не понимаю, говорит она, и Элена пытается объяснить ей. Так вы вернете мне долг? Женщина встает, проходит несколько шагов в никуда, возвращается обратно, смотрит на Элену. О каком долге вы говорите, Элена? Вы сами знаете. Нет, не знаю, отвечает Исабель. И тогда Элена поясняет: быть может, вы захотите помочь мне в память о том дне двадцать лет назад, когда моя дочь, не зная вас, помогла вам, спасла вас, она так и сказала: это был Божий знак, мам, – и быть может, вы чувствуете себя в долгу и желаете отплатить за ту помощь, и тогда я, хоть мне вовсе не в радость заявляться сюда и требовать оплаты, тогда я воспользуюсь этим и найду здесь то, чего мне сейчас так не хватает, тело, тело, которое мне поможет. Элена умолкает. Она сказала все, что хотела, и, хоть и не задала вопроса, ждет ответа, но Исабель не говорит ни слова. Некоторое время они сидят молча, потом Элене становится неудобно, и тогда она продолжает. Ваша дочь появилась на свет благодаря моей, благодаря моей дочери у вас есть семья и вы встречаете Новый год, обнявшись, как на фотографиях, которые нам посылаете. У вашей истории – счастливый конец, а я осталась одна, мне некого обнять; не то чтобы я много обнимала свою дочь, пока она была жива, но теперь я не могу этого сделать, потому что она мертва, ее тело лежит под землей, все мы прах и в прах возвратимся, как говорил мой муж, и мне от этого больно. Мне больно, повторяет Элена, но болезнь сковывает ей язык, и слова выходят куцыми, сгустки бессмысленных звуков, которые ее собеседница не может расшифровать. Исабель подливает себе чаю, отпивает, смотрит на Элену, но ничего не говорит, она решила пока что помолчать и послушать. Кот снова запрыгивает на кресло, на котором съежилась Элена, забирается на спинку, Исабель, не поворачивая головы, следит за ним взглядом. Она понимает: он мешает женщине, которая сгорбилась за столом напротив, – но Исабель не вмешивается, на этот раз она не спрашивает Элену, не мешает ли ей кот, а лишь смотрит на кота, а потом на Элену, на женщину, которая двадцать лет спустя постучалась к ней в дверь, чтобы взыскать с нее долг. Исабель тоже помнит тот день, но они с Эленой говорят о разных вещах, они не сходятся даже в том, кто из них кому должен.
Исабель ставит чашку на стол и смотрит наконец на Элену. Теперь она смотрит иначе. Оглядывает ее поникшую голову, скрюченную спину. Сложенные на коленях ладони с мокрым от слюны платком, перекошенное тело. Грязные туфли, помятую юбку. Она видит все это, и все же она отвечает: я не могу помочь вам, Элена. Она говорит спокойно, будто всю жизнь ждала этого мгновения, будто твердо знает каждое слово, которое собирается произнести. Я не могу помочь вам, потому что это я убила вашу дочь.
Элена распахивает глаза и начинает дрожать. Это не болезнь заставляет ее дрожать, а Исабель, женщина, на поиски которой она отправилась утром и которая сейчас сидит перед ней и говорит: это я убила вашу дочь. Элена отдается незнакомой прежде дрожи. Я так желала ей смерти, продолжает Исабель, не было в моей жизни ни дня, когда бы я не молила бога, или черта, или звезды, чтобы ваша дочь умерла, и вот она мертва. Элене тяжело дышать, слюна капает сильнее обычного, будто слюна – это ее слезы, Элена дрожит, но не плачет. Простите, вы ее мать, и я уважаю вашу боль, но это не моя боль. Я убила ее, но меня не посадят в тюрьму, потому что я убила ее силой мысли, я так горячо желала ей смерти, что убила ее, ни разу не поговорив с ней за эти двадцать лет, ни разу ее не видев. И хоть кто-то другой накинул ей на шею веревку, это я убила ее, как она убила меня тем вечером, когда встретила меня и притащила к себе домой. Вы помните тот вечер, Элена? Конечно, Элена помнит, если б не помнила, ее бы здесь не было. Вы путаетесь, Исабель, я не понимаю, о чем вы говорите. Мы просто говорим о разных долгах, Элена, мы не сходимся даже в том, кто из нас кому должен. О чем же мы говорим в таком случае? – спрашивает Элена, проводя платком по губам, и мокрый платок сметает последние слоги ее вопроса. Несколько мгновений они молчат, кот ходит между ними туда-сюда. Потом Исабель встает и зажигает лампу, хотя, Элена знает, свет ни одной из них не нужен. Что за абсурд – вы думали, я в долгу у вашей дочери, вы в это верили двадцать лет, пока я думала совершенно иначе, и вы жили своей жизнью, а я своей, и каждая из нас воссоздавала прошлое и тот вечер, будто мы не прожили его вместе в одном и том же месте в одно и то же время. Да, абсурд, говорит Элена. Рита жесткая, несдержанная, точнее, была жесткой и несдержанной, но ведь благодаря характеру моей дочери появилась на свет ваша, нет худа без добра, что ни делается, все к лучшему, говорит Элена, но Исабель обрывает ее: я никогда не понимала этого выражения, Элена, что за худо, что за добро, о которых в нем говорится? И даже если в этом мы разберемся, что же все-таки побеждает, добро или зло? Вы опять все перепутали, отвечает Элена, вы запутали даже меня, теперь мне нужно подумать. Я не хотела быть матерью, говорит Исабель двадцать лет спустя. Вы думали, что не хотите, поправляет ее Элена. Я никогда этого не хотела. Вы так думали, пока не взяли на руки младенца, но, когда дочку положили вам на живот, когда вы дали ей грудь… Элена не успевает закончить фразу, потому что Исабель обрывает ее: я не смогла дать ей грудь, моя грудь была пуста. Мне очень жаль, говорит Элена. Тут не о чем жалеть. Я не хотела ребенка, но этого ребенка хотели все вокруг: мой муж, его партнер, ваша дочь и вы. Мой живот рос девять месяцев, а потом родилась Хульета, и ей досталась мать, которая никогда не хотела быть матерью. Элена настаивает на своем: но теперь-то, когда вы ее видите, и она живет с вами, и зовет вас мамой… Она не зовет меня мамой, она зовет меня Исабель, она все понимает, мне не пришлось говорить ей правду. Я делала что могла, я выполнила свой долг: кормила ее, одевала, водила в школу, устраивала ей праздник на