и она,
улыбнувшаяся тогда,
когда уходила.
И… словно грусть уходила,
растворялась, терялась вдали,
и облака, как большие нули,
создавали нулевое пространство,
в котором нет ничего,
и только плывет нежная улыбка,
как золотая рыбка
забытья
в голубом
аквариуме
бытия.
Ангел
Ангел мой
с горящими очами,
опаленный
пламенем
печали,
окруженный
светом золотистым.
Где-то ты летаешь
в горных высях,
где-то ты небес
пронзаешь
сферу.
Снится мне порой,
что я летаю,
следуя
известному
примеру:
подо мной земля,
как на ладони,
надо мной —
холодное пространство.
Где твои спокойные ладони,
ангел мой?
Сжимается пространство,
вкруг меня
всё ближе – зов разлуки.
Ангел мой,
вернись ко мне навстречу,
протяни
мерцающие руки,
подхвати меня,
как смерч – пушинку,
унеси меня
в густые травы…
Под обстрелом
Н.Р.
1
…И вновь раздается сирены вой,
Противный, как вой похоронных труб,
И тьма наползает кляксой сиреневой,
Неотвратимой, как ледоруб,
Занесенный над миром и временем,
Грозящий разрубить их напополам…
Гулы…
Унылые взрывы…
И, внемля им,
Вдруг понимаешь, что ты – это хлам…
Нет, в хлам поскорее упиться бы,
Забыться,
Затихнуть,
Замолкнуть,
Не быть…
…И падает мертвыми птицами
Проклятое
Слово
«Любить»…
2
…Как всплывает подлодка из мутной глуби
воды,
так всплывают вдруг твои слова,
пробиваясь сквозь толщу расстояния:
„Милый, береги себя, милый, ты слышишь?!“
Тише… тише… тише…
Это только слова, набор букв, количество знаков,
форма, лишенная смысла, звука, интонации,
фраза, написанная без соблюдения правил пунктуации,
как поле, состоящее из неопознанных злаков.
Но почему я чувствую, что от этих простых слов,
незатейливых, как брюссельская вязь,
происходит со мной нечто, что сотрясает меня до самых
основ,
и я понимаю, что есть, разумеется, связь
между словом, брошенным впопыхах,
и нежностью, вспыхнувшей, подобно костру.
Это то, о чем невозможно сказать в стихах,
это что-то древнее, словно струг,
выплывающий вальяжно из дали волн,
когда ветер надувает власть паруса
и ревет натужно, как пашущий вол,
вал за валом швыряя на берег.
Краса
этого мира заключается,
на самом деле, только в том,
что слово способно спасти, исцелить,
все несчастья, как жернов, на части дробя.
И, пока сирена звучит за окном,
меня спасает только твое:
„Милый, ты слышишь, береги себя…“
Там, в этой стране…
…Нет, я не устал,
я не жалуюсь,
я не скорблю.
Но жизнь, как чужой монастырь,
а мне ни к чему устав;
да я и вообще не люблю,
когда меня загоняют в параграф,
подчиняют регламенту,
втискивают в прокрустово ложе
правил.
…Если бы что я в своей судьбе
исправил,
так это – излишняя покорность
временным рамкам:
невозможность замедлить время
там,
где его надо замедлить,
и ускорить там, где надо ускорить.
Послушайте:
не надо со мной спорить —
ведь если звезды зажигают,
это значит, что не всё потеряно,
и даже раны душевные заживают.
…Что же ты смотришь потерянно?
Отчего в глазах твоих факелы грусти
пылают?
Почему печальна их небесная
голубизна?
Полночь.
Где-то собаки лают,
а караван идет туда,
где страна невыученных уроков,
неизбитых истин,
неубитых чувств
и где на крыльце красуется
полная кадка добра.
Там, в этой стране
падают вверх осенние листья
и роса на траве – чистого серебра.
Там, в этой стране —
взглядом удивленным меня смерьте! —
понятия не имеют о зависти,
там вечный парад планет.
Там ничего не ведают о старости и о
смерти,
потому что смерти нет
и вообще ничего нет…
«…Почему меня так раздражает тот миг…»
…Почему меня так раздражает тот миг,
когда в трубке звучит отбой?
Может быть, потому, что обрывается связь?
И, хотя ты успокаиваешь меня:
„Мой хороший, я всё время с тобой…“,
мне кажется, что есть какая-то связь
между временем, соединяющим нас с тобой
хотя бы на миг
и тем, когда этот миг прерывается враз:
я в отчаянье – был только что молод,
но вдруг – старик,
и мне, как воздух, нужны слова
твоих ласковых фраз.
Послушай: надежда уходит, по-моему,
исчезает только тогда,
когда истончается миг, как тонкая нить.
И только прозрачных небес голубая вода
способна меня от недуга
тотчас исцелить,
и только тело твое, как поплавок,
качающееся в ночи,
зыбкое, как белый песок прибалтийских дюн,
спеленутое лунным светом,
словно накидкой из серебряной парчи,
убеждает меня в том, что я —
ненасытен и юн…
От легкой жизни
От легкой жизни мы сошли с ума…
О. Мандельштам
…Ты когда-нибудь видела в жизни сома?
Он лежит неподвижно, не двигая даже хвостом.
Но „прикол“, по всей видимости, состоит в том,
Чтобы от этой неподвижности не сойти однажды с ума.
Так и жизнь твоя в неподвижности странной текла:
Ритм размерен, как маятник, расписан по дням и часам,
Мир разъят на атомы, разобран он