религиях, основанных на богооткровенных писаниях и выраженных в письменном каноне, существует тесная связь между письмом и культом, письмом и верой. Но в целом различия в мусульманском, христианском и еврейском вариантах арабского языка в Средние века сравнительно несущественны. Гораздо важнее было совместное использование языка и выраженных в нем культурных ценностей — всей культурной системы отсчета, сделавшей возможной определенную степень общения, по сути сотрудничества, что в истории еврейской диаспоры встречается нечасто.
Аккультурация евреев в арабском исламском мире — это не просто арабизация, термин «арабизация», пожалуй, слишком уж узко лингвистический. Возможно, лучше назвать эту аккультурацию исламизацией. Это не обязательно означает обращение в ислам, хотя, конечно, обращенных евреев было много, и некоторые играли важную роль. Но здесь речь идет не о принятии исламской религии, а об ассимиляции исламских методов мышления и моделей поведения — словом, об иудео-исламской традиции, параллельной иудео-христианской, о которой мы привыкли говорить в современном мире.
Мы уже отмечали, что, рассматривая взаимосвязи и взаимовлияния между иудаизмом и исламом, не избежать некоторых проблем. Часто сложно, а подчас и невозможно сказать о той или иной практике или идее, что чему предшествовало и какая из них, следовательно, вдохновила другую или повлияла на нее. Пока что безопаснее использовать нейтральную формулировку и говорить о примечательном сходстве между развитием иудаизма и параллельным развитием ислама. В некоторых вопросах простые факты хронологии не оставляют сомнений, что является источником, а что объектом влияния, в других случаях направление развития определить сложнее.
Покойный лондонский реформистский раввин Игнац Майбаум вел полемику со своими ортодоксальными коллегами-раввинами в еврейской еженедельной газете. Как-то раз раввин-ортодокс отметил в письме в редакцию, что раввины-реформисты — это просто «еврейские клирики», тем самым явно давая понять, что они отошли от подлинной еврейской традиции и подражают христианским священникам. Майбаум ответил, что если раввины-реформисты — это еврейские клирики, то раввинов-ортодоксов можно с таким же успехом назвать еврейскими улемами.
Смысл возражения вполне ясен. Действительно, существует определенное сходство между положением улемов в исламской жизни и положением раввина в ортодоксальных еврейских общинах. Ни ‛алим (оригинальная арабская форма термина улем), ни раввин не являются «посвященными»; у них нет никакого сана. Ни в иудаизме, ни в исламе нет таинств, алтарей, рукоположений или священного посредничества. Нет такого религиозного служения, исполняемого улемом или раввином, чтобы любой обычный взрослый верующий, обладающий необходимыми знаниями, не мог бы исполнить столь же хорошо. Оба профессионально разбираются в религии, но ни один из них не является священником. Их статус приобретается через познание, через обучение, через признание, становящееся формой сертификации: смиха раввина подобна иджазе[30], получаемой улемом от своего учителя. Во всех этих отношениях, как и в некоторых других, наблюдается поразительное сходство в обучении, квалификации и функционировании между ортодоксальным раввином и суннитским алимом (шиитский мулла — это уже несколько иное). Такое подобие, подчеркиваемое различием между общим для них статусом и статусом священства в христианстве и некоторых других религиях, явно свидетельствует об определенной исторической связи.
Сходство выходит за рамки специалистов по закону и проявляется даже в самом законе — здесь тоже иудаизм и ислам похожи друг на друга и отличны от христианства. Эти две религии имеют много общего в концепции закона, его юрисдикции, спектре охватываемых тем и месте, отведенном закону в повседневной личной, частной и общественной жизни. Обе религии в значительной степени согласны с Божественным источником и двойственной природой закона, письменного и устного, в откровении и традиции. Оба термина — и еврейская Ѓалаха, и исламский шариат — означают «путь» или «тропа», что, несомненно, свидетельствует об их тесной связи. Поскольку Ѓалаха и как термин, и как свод законов возникла на несколько веков раньше шариата, казалось бы, первоначальное влияние возникло от иудаизма к исламу, а не наоборот. Но в последующем развитии обеих правовых систем даже здесь наблюдается очевидное взаимовлияние{91}.
Словарь фикха, мусульманской юриспруденции, во многом восходит к раввинским прецедентам. Но последующее развитие и обсуждение раввинского права тоже во многом обязано категориям, формулировкам, даже терминологии мусульманских юристов.
Очевидная параллель в практике респонсов — раввинские тшувот и исламская фетва. Самые ранние сохранившиеся примеры и того и другого приблизительно одновременны, но здесь мы можем найти общий источник в responsa prudentium римских юристов, которые гораздо древнее обоих и, вероятно, лежат в их основе.
О философской и даже теологической литературе можно без колебаний сказать, что ислам влиял на иудаизм, а не наоборот. Понятие богословия, формулировка религиозной веры в виде философских принципов — все это было чуждо евреям библейских и талмудических времен. Еврейское богословие возникло почти исключительно в исламских землях. Его разрабатывали теологи, использующие как концепции, так и терминологию (либо на арабском языке, либо скалькированную с него на иврите) мусульманского калама{92}. Тем самым иллюстрируется и еще одно важное влияние — лексическое — арабского языка на иврит. Арабский и иврит, конечно, родственные языки с большим запасом общих корней. Таким образом, заимствование или имитация лексического материала из одного в другой — дело несложное. В Средние века образованные евреи в странах ислама были хорошо знакомы с обоими языками. Значительная часть философской и научной лексики средневекового иврита, во многом перешедшая в современный иврит, была скалькирована или заимствована из арабского языка. Приведу лишь один пример: ивритское муркав («сложный», «составленный») явно происходит от арабского мураккаб. Есть множество и других подобных аналогий.
Проникновение арабской лексики в иврит поднимает более широкий вопрос об арабском влиянии на еврейскую филологию. Евреи, изучая иврит, чтобы лучше понять Танах, во многом следовали принципам, разработанным мусульманами, изучающими арабский язык с подобной целью — экзегетика (в исламе более принят термин «тафсир») священного текста Корана. Происхождение, становление и развитие грамматической науки и лексикографии, усилия по установлению подлинного текста удивительно похожи в обеих религиях. Неизбежно возникает вопрос, существует ли связь между деятельностью масоретов[31], их заботой о фиксации текста Танаха на иврите, с параллельно ведущимися и, вероятно, начатыми ранее усилиями мусульман по воссозданию подлинного текста Корана.
Мусульманское влияние на иудаизм вышло за пределы мира мысли и изучения, оно сказалось даже в ритуале и синагогальном культе. Доктор Нафтали Видер опубликовал несколько лет назад замечательное исследование исламского влияния на еврейское богослужение. Это, кстати, одно из немногих научных произведений на иврите, переведенных на арабский язык{93}.
В литературе и искусстве мусульманское влияние на евреев огромно, и почти всецело оно оказывалось только в одном направлении. Еврейская поэзия средневекового Золотого века очень внимательно следила за развитием