Я стою у своей двери, поворачиваю ручку и открываю дверь.
— Боже, нет! Нет, в этом действительно нет необходимости. Я уже знаю детали, что толку говорить с ним…— я резко замолкаю на полпути от двери, мои уши внезапно наполняются пронзительным звоном. — …об этом?
Комната... черт возьми, моя комната разрушена.
Моя одежда повсюду. Книги, те немногие, что я привезла с собой из Тель-Авива, разбросаны по всему полу, страницы, вырванные из них, разорваны в клочья и разбросаны по всем деревянным половицам. Каждый ящик вырван из каждого предмета мебели, содержимое перевернуто и разбросано в беспорядке. Мои фотографии превратились в клочья. Мой ноутбук лежит на боку под окном, его экран разбит и мерцает, спазм цвета прерывает статику каждые несколько секунд. А еще перья. Перья повсюду. Они осели толстым слоем поверх всего, как мелкий снежный порошок, покрывая персидский ковер, мои ботинки, и одеяло, которое было сорвано с кровати.
Обе мои подушки порваны в клочья. С открытым ртом я иду к кровати, слишком много мыслей сталкиваются друг с другом, чтобы все это имело смысл. Простыни сорваны с матраса, и сам матрас... гигантский охотничий нож торчит из центра наматрасника, его грубая резная ручка угрожающе блестит, когда я наклоняюсь, чтобы получше рассмотреть его.
Тот, кто это сделал, не просто один раз ударил ножом в кровать. В материале многочисленные трехдюймовые прорехи, а также более длинные зазубренные разрывы обнажающие пену и пружины.
— ...возможно, в более... чуткой манере. Конечно, больше я ничего не могу сказать, но...
Дерьмо. Карл все еще говорит на другом конце провода.
— Э-э, извини, Карл. Мне... мне надо идти. Мне надо… идти в класс. Спасибо, что все мне объяснил. Я буду очень благодарна, если ты не скажешь моему отцу, что я звонила.
— Конечно. Для вас все, что угодно, Мисс Э...
— Спасибо. — Я обрываю звонок, опуская сотовый телефон. Что... черт возьми... здесь произошло? Кто... кто мог это сделать? И почему?
— Срань господня!
В дверях стоит Карина. Она в ужасе смотрит на этот хаос в комнате, ее взгляд блуждает по моим разбитым и разрушенным вещам. Я вижу фарфоровую птичку, которую мама подарила мне на десятый день рождения, разбитую на мелкие осколки и вдавленную в низкий ворс ковра, и болезненный крик вырывается у меня изо рта.
— Какого хрена здесь произошло? — шепчет Карина, переступая через пустой ящик.
Она подходит и обнимает меня. Именно сейчас, окоченевшая, как кусок дерева, и не способная нормально дышать, я осознаю, что по моим щекам текут яростные, горячие слезы.
— Я не знаю. — Это звучит как стон. Плач. Безутешный и скорбный звук, который потрясает меня до чертиков.
Дело не в одежде, не в книгах и не в кровати. Все из-за птички. Подарка моей мертвой матери. Она больше никогда не подарит мне другого подарка. Статуэтка была всем, что у меня осталось от матери, и теперь ее тоже нет.
— Черт. Давай. Пойдем со мной.
Карина выводит меня из комнаты и ведет по коридору мимо Пресли и еще нескольких девушек, которые пришли посмотреть фильм вместе с нами в пятницу. Я стараюсь не встречаться с ними взглядом. Не могу смотреть в лицо их открытой жалости. Я даже не хочу признавать, что это происходит прямо сейчас.
Карина оставляет меня в своей комнате и велит держать дверь закрытой. Она надолго исчезает, а я только и делаю, что смотрю в пространство, думая о птице…
Розовый лак на маминых ногтях, когда она мне его подарила.
Маленький скол на его крошечном оранжевом клюве, который я обычно терла кончиком пальца, когда прижимала к груди.
Белизна её грудки, которая постепенно переходила в синеву спины, а затем в темно-синюю полночь на кончиках крыльев.
Песня, которую мама обычно пела, когда держала её высоко в воздухе, делая вид, что она летит и кружит вокруг моей головы.
Проходит целая вечность. Ко мне приходит директор Харкорт, говорит, что они уже достали другой матрас из хранилища для меня. Что мне на самом деле очень повезло, потому что он совершенно новый, все еще в пластике. Что они убрали большую часть беспорядка в комнате. Она сообщает мне, что туда теперь безопасно вернуться, что кажется смехотворным и абсолютно глупым, потому что, конечно же, это не безопасно, кто-то изрезал мою кровать в клочья, но я следую за ней, мои ноги механически выполняют свою работу, когда я возвращаюсь в комнату 416.
Карина обнимает меня с тревожной улыбкой на лице. Вся моя одежда сложена и возвращена на свои законные места в шкафу и комоде. Мебель снова собрана и поставлена на свое место. Кровать застелена, простыни на матрасе, чтобы скрыть его новизну, и две свежие подушки, набитые, как пушистые овцы, прислонены к спинке изголовью кровати. Все кажется нормальным, хотя сейчас все немного опустело.
— Не было никакого смысла сохранять книги, — тихо говорит Карина. — Но мы записали названия книг. Директор Харкорт пообещала найти замену.
Мой взгляд скользит по поверхности мебели, ища, но не находя.
— А маленькая фарфоровая птичка?
— Боюсь, Густав успел пропылесосить некоторые детали, прежде чем понял, что на ковре что-то есть, — говорит директор Харкорт с порога. Ее голос звучит резко, она явно не хочет больше иметь с этим дело. У нее есть дела поважнее в восемь вечера часов темной и ненастной ночью, и ни одно из них не включает в себя успокоение подростка из-за сломанного украшения. — Если ты знаешь, откуда она, мы с радостью купим тебе еще одну птичку, Элоди. Надеюсь, скоро у нас будет новый ноутбук для тебя. Просто составь список всего, что тебе нужно, и мы обо всем этом позаботимся.
Харкорт поворачивается и уходит по коридору, сердито стуча каблуками по паркету, оставляя нас с Кариной одних в моей спальне, где теперь пахнет химией, пластиком и новеньким матрасом.
— Хочешь, я останусь с тобой? — Карина заправляет прядь волос мне за ухо. — Я не возражаю. Мы можем посмотреть что-нибудь на