прочитала, потому что пришлось вас искать.
– Почитайте теперь.
– Ее уже унесли.
– У вас листок в волосах.
– Где?
Я сбросила с ее растрепанной головы листок, который оказался там, думаю, когда она чистила двор где-нибудь под деревом. Она была уборщицей, должна же она хоть иногда где-то убирать.
– Вот, извольте, – протянула я ей листок.
Я вышла в ночь. Неужели я настолько задержалась? Вся дорога до остановки выглядела в темноте куда лучше, чем когда ее освещало солнце. Приобретала мистический колорит. Небо было ясное, но месяц и звезды еще не показались. В чистом воздухе разливался синий оттенок, стена выглядела по-дружески, словно внушала уверенность, предлагала свою защиту.
– Ах, киса, ох… смотри, киса, что я тебе дам… Подойди-ка на минутку, смотри, как хорошо… – Я прошла мимо человека со спущенными штанами, почти соприкоснувшись с ним. Он вздыхал все громче. Его тяжелое ускоренное дыхание летело за мной. Он звал, стонал. Это невозможно было больше слушать. Я быстро развернулась, взяла палку, которая лежала рядом с дорожкой, и двинулась к нему. Маньяк не заметил меня, он был занят своим нехорошим делом. Как только у него ничего не отвалится от такого частого употребления? Я подошла к нему на полметра, и только тогда он обратил на меня внимание. Слегка испугался, но ненадолго. По его лицу пробежала улыбка. Он продолжал орудовать рукой.
– Вот же ты, киса, нравится тебе эта штучка… ну-ка, давай, ох… тебе рассказала подружка, как хорошо?..
Когда он увидел, что я несу с собой палку, то замер. Из кармана я достала скомканный пакет и двинулась к нему.
– Раздевайся, скотина, все с себя снимай и клади сюда, – протянула я ему пакет.
Маньяк опустил руки, сделал шаг назад, в потрясении глядя на меня.
– Ты вообще нормальная, дура?..
– Раздевайся! – закричала я. – Все снимай! – Я толкнула его, и он упал. Начал отползать назад, все время что-то бормоча.
– Все с себя снимай! – кричала я, пока он отступал на четвереньках. Я поймала его за штанину и стала тянуть.
– Иди прочь, дура, спасите, спасите!
– Ну же, раздевайся! – кричала я ему в лицо. Замахнулась палкой, он взвизгнул, а я ударила его по ногам.
– Я тебя найду и изнасилую, – угрожал он сквозь плач, снимая штаны.
– Все! Свитер, майку, трусы… Все, скотина ты эдакая!
– В милицию пойду, а потом найду тебя и изнасилую.
– Я сама пойду в милицию и изнасилую и тебя, и всех, кого там застану… Раздевайся!
Сняв штаны, маньяк развернулся и побежал. Я погналась за ним и снова, на этот раз сильнее, ударила его по голым ногам, так что он снова упал.
Он снял с себя все, положил вещи в пакет и остался голым белеть в холодной темно-синей ночи. Его немощная игрушка теперь раскачивалась и вихлялась, пока он подскакивал от холода и бессилия, – маленькая, хрупкая и равнодушная.
– Положи пакет на землю.
Положил. Я взяла пакет, прицепила к кончику ветки и катапультировала через стену.
– Дура ненормальная, дура ненормальная… – повторял он, оставаясь, пока я уходила к остановке.
Вечер пах дымом. Ночью будут заморозки, – подумала я и глубоко вдохнула. «Вы попали домой?» – вопрос, который задал мне директор, не шел у меня из головы. Где мой дом? Квартира, в которой я живу? Я шла и время от времени смотрела в небо. Там, в квартире, меня ничто не ждет: смятая постель, часы, тиканьем отмеряющие время, глаз камеры из квартиры по ту сторону, шланг, раскачивающийся на ветру, мусоровоз, сосед с его телевизором.
Я стояла под потрепанным пластиковым навесом. Завернулась в шарф, втянула руки в рукава, опустила края шерстяной шапки на уши. В ночи я видела рядом с собой совсем новые предметы. Пейзаж разделял массивный подъемный кран. Он поворачивался медленно, неспешно. От него доносился скрип: кран скрежетал, мучительно поворачиваясь. Город разрастается, вскоре этот край займут новостройки, дома культуры, рестораны, поликлиника, почта… Исчезнут поля, построится торговый центр. Что же тогда будет с Институтом? Поодаль стояли вагоны. С редких фонарных столбов у остановки на улицу лился слабый свет, как будто их задачей было осветить только воздух вокруг себя. Раньше я не видела здесь железнодорожных рельсов. Рельсы исчезали в грязи с правой стороны, а с левой резко прерывались. Вагоны были в беспорядке: некоторые стояли на рельсах, по которым их пригнали, а некоторые лежали рядом, на голой земле, лишь местами покрытой пожухшей травой и кустарником. Совсем ржавые, с большими красноватыми пятнами, – их краснота оживляла тон холодной ночи. Вагоны были похожи на те, в которых в кино перевозили нежелательных людей в лагеря. Теперь в них кто-то живет. Виднеется тонкий дымок. Вероятно, готовят ужин. Один человек перешел по короткой дорожке между первым вагоном и странным прямоугольным объектом метрах в десяти. Постоял минуту-другую и возвратился в убежище. Может быть, он ходил за водой к колонке, которая когда-то поила проезжающих. Рядом со мной встал ребенок, мальчик. Потянул меня за куртку.
– Хочешь, я продам тебе это, – показал он мне пакет, в котором копошился заяц.
– Нет, спасибо тебе, заяц мне не нужен.
– Дай сигарету.
– Зачем тебе сигарета?
– Покурить.
– Сколько тебе лет?
– Летом будет семь.
– И ты куришь?
– Еще с тех пор, когда был маленький, вот такой… – показал мальчик свободной рукой на уровне пояса.
– У меня нет сигарет.
– А где ты живешь? Я живу вон там, у киоска, – махнул мальчик головой, показывая направление. У киоска, прислонившись к шатким стенкам, стояли двое мужчин, склонив головы. Вероятно, они были пьяны. Вокруг них перекатывал жестянки ветер.
Заяц потихоньку, шевеля лапками, рвал пакет. Мальчик не заметил, что дыра в прозрачном полиэтиленовом пакете разрастается, крепко держал его за ручки и болтал как ни в чем не бывало. В один миг заяц выпал из пакета и убежал, а мальчик вздрогнул и помчался за ним.
Было около полуночи, когда я отперла дверь квартиры. Насыщенный день, – подумала я, включая горячую воду, чтобы согреться. Перед моими глазами проходили сцены из Института, вспоминался мальчик с остановки. Он стоял в одной рубашке. Штанины грязных вельветовых брюк были заправлены в резиновые сапоги, каких я не видела с самого детства. Правда ли, что для него жизнь так проста, как я предполагала, или это только мой предрассудок, – спрашивала я себя. Может быть, и его снедает мука, которая не дает ему заснуть всю ночь. Семь лет, – гордо произнес он. Я улыбнулась. Без тринадцати час. Зеленый, красный, желтый… цвета моих ночей. Я подошла к окну в комнате и отодвинула полотняную занавеску. Снова раскаленная точка,