конструкции изобретают. Многое понимают, но говорить то ли стесняются, то ли не стараются, обходясь мимикой и жестикуляцией. Очень интересно.
Крис поймал изучающий взгляд Жарикова и улыбнулся.
– Всё будет хорошо, Иван Дормидонтович. Если Гэб захочет жить, то выживет.
– А Чак? – спросил Жариков.
– Он злой, на злости держится, – ответил Эд.
– Да, – кивнул Крис. – Злые сами не умирают, их кончать надо.
– Крис!
– Чак выживет, – убеждённо сказал Крис. – Руки не поднимаются, а нас поливал… Ну, когда мы перекладывали его.
– Я не слышал, – удивился Жариков.
Парни рассмеялись.
– Камерный шёпот за два шага не слышен, – объяснил Крис и повторил: – Он выживет.
– А как он потом будет жить? – задумчиво спросил Жариков.
Крис пожал плечами, переглянулся с Эдом.
– Ну, не знаю. Может, и восстановится у него.
Эд кивнул.
– Да. Мы думали уже. Ведь, – он замялся, подбирая слова, – ну… ну, как сказать, Крис?
– Членом не только трахают, – не очень уверенно сказал Крис и, не увидев протеста Жарикова, продолжил смелее. – Остальное же мы можем. И в душе там, или на массаже трогаем и ничего. Слайдеры вон верхом ездили. Так, может, и у него… у них. Убивать не смогут, а остальное всё… пожалуйста.
– Молодец! – искренне восхитился Жариков. – Какие же вы молодцы оба. Спасибо, парни.
Крис и Эд одновременно расплылись в широчайших обаятельных улыбках. Мир стал окончательным, и об их визите в палату Гэба речи больше не будет. А значит, и самое опасное – их обман – тоже похоронен.
И разговор снова ушёл на всякие мелочи госпитального быта. После Хэллоуина парни избегали выходить в город, предпочитая свободное время проводить в госпитале. В общем, занятия они себе находили. В тренажёрном зале, в библиотеке, на курсах, куда ходило большинство. В закутке между лечебными корпусами они сделали себе что-то вроде маленькой спортивной площадки и там, несмотря на наступившие холода и дожди, всё время кто-то крутился, подтягивался и отжимался. Ещё весной им показали футбол и волейбол, и это тоже дало занятия вплоть до почти настоящих матчей.
О Гэбе и Чаке они больше не говорили. На рассвете все вместе сходили посмотреть на них. На этот раз спал и Гэб. Когда Жариков заходил в палаты, парни оставались в коридоре, но ни в их позах, ни в последующих высказываниях никакой враждебности, как, впрочем, и сочувствия, Жариков не заметил, только спокойная деловитость. Ну, раз парни обещали, то так и будет. Слово они держать умеют, в чём Жариков уже неоднократно убеждался.
Графство Эйр
Округ Кингслей
Коттедж № 3715
…опять туман. Белый плотный. Тёмные полосы стволов. И тихий, как шёпотом, свист.
– Мама, что это?
– Не что, а кто. Это синички, Серёжа.
– А они добрые?
– Пей молоко, а я тебе расскажу про синичек.
– А мне?
– И тебе. Пейте.
Аня утыкается носом в большую фарфоровую чашку, так что её короткие толстые косички торчат кверху. Не отрываясь от своей чашки, он тянется к ним.
– Не приставай к Ане.
– Я не пристаю.
– Пристаёшь, – заявляет Аня, встряхивая косичками. – Мама, он пристаёт.
Он вздыхает. Мама смотрит на них, качает головой и улыбается.
– Не ссорьтесь. А то я не буду рассказывать.
Мама всегда так. Чуть что «не буду рассказывать». И папа. Папа тоже интересно рассказывает…
…– Увидев смерть друга, Ахилл обезумел.
– Гаря, что ты ему рассказываешь?
– Троянскую войну, Римма.
– Тебе мало той войны, что есть?
– Папа, а бывает так, чтобы войны не было?
– Вот, пожалуйста!
– Ну, устами младенца…
– Я не младенец!
– Сергей, цепляться к словам неинтеллигентно…
…Красное круглое личико, круглый рот и противный режущий уши крик.
– Мам, она опять плачет! Ну, мама же!
– Конечно, плачет. Он ей рожи показывает.
– У-у, ябеда…
…– Здравствуйте, дети.
– Здравствуйте, здравствуйте, – кричат они на разные голоса.
Русоволосая женщина в зелёном платье смеётся.
– Ну, не все сразу. Вы же теперь ученики. Меня зовут Валентина Леонидовна. А сейчас каждый из вас чётко скажет, как его зовут. Полным именем.
– Это с отчеством?
– Конечно, – она заговорщицки им улыбается. – Вы же русские, – и уже строго: – Если вы хотите что-то сказать, поднимите руку. Всё понятно?
Они кивают.
– Вот и молодцы. А теперь… Тебя как зовут?
Он встаёт.
– Сергей Игоревич Бурлаков…
…Сергей Игоревич Бурлаков. Это я. Я живу в Грязино, Песчаная улица, дом двадцать шесть. Мою маму зовут Римма Платоновна Бурлакова, а папу Игорь Александрович Бурлаков. У меня две сестры. Аня и Мила. Мила ещё маленькая и в школу не ходит. А Аня учится.
– Мама, проверь. Всё правильно?
– Правильно, но грязно. Перепиши, пожалуйста.
– А Анька не переписывает.
– Она аккуратнее тебя. Перепиши.
– Вот допишу до конца, тогда и буду переписывать. Мам, я напишу, что Милка приставучая?
– Зачем?
– Ну-у…
– Лучше напиши, какая она хорошая и что ты её любишь.
– Надо мной тогда смеяться будут.
– Нет, тебе будут завидовать, что у тебя такая хорошая младшая сестра, а ты хороший брат.
– Хороший брат! – фыркает Аня, кладя перед мамой свою тетрадь. – Разве он хороший?
– Другие ещё хуже, – возражает он, садясь снова за сочинение.
И мама смеётся. А вечером рассказывает об этом папе. И все смеются…
…– Папа, а было, что войны не было?
– Было, Серёжа.
– И будет?
– И будет. Всё имеет начало, расцвет и конец.
– Всё-всё?
– Всё-всё, – смеётся папа и взъерошивает ему волосы, проводя пальцами по его голове от затылка ко лбу.
– Значит, если меня не было, то потом и не будет?
И внимательные, ставшие очень серьёзными папины глаза…
…– Серёжа, скорее.
– Ну, мам, это же далеко.
– Это на Дальней, – кивает Аня. – Вот увидишь, мама, наш квартал не затронет.
– В подвал, – командует мама. – Аня, следи за Милой и Серёжей.
– За собой я сам послежу, – бурчит он, слезая по шаткой лестничке.
Ясно же, что это обычная облава-прочёсывание. Можно и не паниковать. Но мама…
…– Мама, я погуляю?
– Нет.
– Ну, а во двор?
– Нет.
– Ну, я с Анькой.
– Нет.
Мамин голос непривычно жёсткий. И жаркий шёпот Ани.
– Ты совсем глупый! Сейчас нельзя гулять.
– Почему?
– Это же оккупация! Облавы…
…Нет, этого он не хочет. Нет. Стол, покрытый тёмно-зелёной скатертью, белые чашки со смешными рисунками. Да, пусть будет это. И мамин голос. Лампа с оранжевым абажуром, как солнышко.
– Серёжа, не хлюпай. Аня, помоги Миле.
– А папа где?
– У папы учёный совет.
– А, – кивает он. – Опять концепцию ищут.
Мама звонко весело смеётся. Он не понимает почему, ведь на этот раз он не ошибся, сказал такое трудное слово правильно. Но когда мама смеётся, всё так хорошо. Посмейся ещё, мама…
Элли смотрит на его спокойное лицо, на дрогнувшие