с трагедиями российского голода, прежде чем он смог заставить себя судить о краже продуктов питания и мошеннических операциях с той снисходительностью, на которую в Советской России это имело право».
Но были степени компромисса, и Келли, например, никогда не позволял себе опускаться до советско-российских стандартов снисхождения, хотя и не питал иллюзий по поводу «огромного количества» взяточничества, имевшего место в штаб-квартире Уфы.
Вряд ли кто-нибудь слышал о взяточничестве при распределении поставок АРА, и все же ни один полевой работник АРА не сомневается, что система распределения им пронизана. В стране, охваченной голодом, особенно в стране с такими традициями взяточничества, как Россия, это было неизбежно. Советское правительство замешано в этом до такой степени, что они вряд ли будут транслировать эту тему в России.
Изображение Маккензи спасателей как разъезжающих кухонных инспекторов, работающих с половниками и разоблачающих коррумпированные комитеты, может ввести в заблуждение. Как ясно дает понять Келли — и, похоже, это применимо ко всем округам — что, как правило, американские инспекции кухонь сводились к признанию благодарности комитета и надежде на бдительность российского персонала АРА: «Если российские инструкторы не смогли предотвратить нарушения и взяточничество, то, несомненно, американский персонал не смог».
Открытые продажи продуктов АРА были редкостью в Уфе; с другой стороны, присвоение работниками небольших количеств продуктов для детского питания для собственных нужд или нужд семьи или друзей было, «мы были уверены, практически повсеместным явлением». Когда американская кукуруза прибыла в район, пошлины за нее взимали водители автоколонн, работники речного транспорта и почти все остальные, кто ее перевозил.
Когда Келли вернулся в штаб-квартиру в Нью-Йорке летом 1922 года и его попросили составить обзор российских операций, он отклонил цифры о кражах, предоставленные сотрудниками Хаскелла: они не включали «потери, понесенные ниже базового склада Округа, о которых практически не было записей. Менеджеры склада могут обсчитать невежественных членов комитета и получить полную квитанцию... Местные комитеты могут украсть со склада деревенской кухни и «уладить это» с инструктором». И так далее.
Начальники российских департаментов знали о факте взяточничества, смирились с этим фактом и редко делали все возможное, чтобы расследовать его. «Всякий раз, когда на американца подавалась конкретная жалоба, он принимал меры, обычно отрубая несколько голов поблизости от предполагаемого преступления по общему подозрению; но для того, чтобы американцы предприняли какие-либо систематические усилия по искоренению взяточничества, им потребовалось бы передать управление кораблем русским, а самим заняться разведкой машинного отделения». Келли предположил, что единственной эффективной проверкой такого подкупа был страх разоблачения осведомителем и, как следствие, потеря должности. «Быть уволенным АРА означало упасть с верхней ступени лестницы процветания в класс голодающих».
Осведомленность Келли о повсеместности этой практики нисколько не смягчила его реакции на дело Линхарта, управляющего центральным складом, который был арестован в марте 1922 года ЧК по пути домой с «несколькими пудами продукции АРА в санях». Не является серьезным правонарушением по нынешним российским стандартам, но это был конец срока для Линхарта, которого Келли уволил и который был «глубоко огорчен суровостью нашего судебного преследования. Это была такая маленькая сумма!»
Вечером 15 марта Линхарт пришел в отдел кадров, чтобы изложить свое дело. Это был не самый благоприятный момент, поскольку появляющиеся у Келли зубы мудрости причиняли ему острую боль, и он только что устроился, чтобы отвлечься за февральским выпуском «Нью-Йорк таймс». «Он вошел в мою спальню, когда я читала. Были слезы и оправдания, к которым я была даже менее чем хладнокровно равнодушна». Келли отказал ему, сказав, что, если Белл захочет с ним встретиться, за ним пошлют. «Этот человек ожидает, что мы простим ему употребление «небольшого» количества пищи для собственного употребления. От меня он не вызвал особого сочувствия, хотя я подозреваю, что уважаемая ЧК пыталась поставить себя в положение, позволяющее оказать нам услугу».
Линхарт упорствовал. 18 марта он появился в офисе, надеясь получить свой февральский паек:
Излишне говорить, что я очень резко оставил его без пайка. Его объяснение о том, что он взял только то, что ему было нужно для собственного использования, как будто это оправдывало его, настолько разозлило меня, что я не испытываю к нему сострадания. Полиция (ЧК) конфисковала все ценное, что смогла найти в его доме. Я не сомневаюсь, что он умирает с голоду, но он может умереть с голоду, прежде чем я разрешу ему выплатить какие-либо выплаты. Проявить милосердие к признавшемуся вору означало бы оправдать его поступок и поощрять дальнейшие кражи продуктов, предназначенных для голодающих детей. Нет системы, которая могла бы защитить нас от нечестных работников склада. Его жизнь или жизнь его жены ничего не значат для меня, когда я сравниваю их с жизнями десятков детей, которые могли быть спасены или продлены с помощью еды, которую он украл. У Белла больше сантиментов, чем у меня, и он настолько ослаб перед мольбами этого человека, что переложил решение на меня. Что бы вы сделали?... Мужчина обращается с личным призывом, дети — нет. Они забились в угол сиротского приюта... немые.
Линхарт утверждает, что он может выявить множество случаев взяточничества, но это никак не влияет на Келли:
Я готов поверить, что каждый россиянин, имеющий какое-либо отношение к нашему продовольствию, присваивает немного самостоятельно. В стране, где царит голод, я полагаю, иначе и быть не может. Но ясно как день, что каждый кусочек трансплантата означает меньшее количество еды для детей. С этого момента я никому не доверяю. Я собираюсь провести все возможные проверки и сделать себя самым горячо ненавидимым американцем в округе. Я не буду иметь никаких личных или общественных отношений ни с кем из российского персонала, так что я могу быть свободен уволить любого нарушителя без малейших колебаний.
Келли лишь убедительно заявил о том, что подразумевается в документации других округов: взяточничество со стороны сотрудников «воздвигло барьер» между ними и их американскими начальниками. Уфа почти наверняка был крайним случаем, вероятно, из-за личного влияния Келли, особенно если принять его заявление о том, что мы практически прекратили общение с нашими сотрудниками, относились с подозрением ко всем и желали иметь свободу распоряжаться об увольнении или аресте любого человека в любое время на благо службы. Было установлено, что частая смена персонала благоприятно сказывается на дисциплине. Никому не разрешалось чувствовать себя в безопасности на своем посту в АРА. Запугивание такого рода было нашей единственной практически осуществимой заменой той тщательной проверке, которую наша ограниченная численность и недостаток языка сделали невозможной.
Сам Келли взял на себя прямой контроль над распределением продовольственных пайков сотрудников, что до тех пор было источником большого количества мелкого взяточничества. При пересмотре списка пайков он вычеркнул имена таких людей, как домашний повар и горничная, мотивируя это тем,