других странах». Это соответствовало репутации АРА за выдающиеся достижения в области управления, бухгалтерского учета и эффективности, но это не очень хорошо согласуется с многочисленными анекдотическими свидетельствами находчивости русского вора. Рикард сделал свое обнадеживающее заявление с безопасного расстояния Нью-Йорка. В зоне массового голода работникам по оказанию помощи было труднее не обращать внимания на проблему: жизнь в страхе, что у тебя украдут брюки, помогает сосредоточиться.
Путь продовольственных запасов АРА из российского порта к месту был опасным. Голодные стивидоры были лишь первой проблемой. На железной дороге угроза возросла. Все грузовые вагоны были опечатаны пломбами Советской железной дороги, а также пломбами АРА. Грузы с медикаментами, больничными принадлежностями и автотранспортом находились под особой охраной конвоев солдат-охранников из специального полка АРА, сформированного Красной Армией для этих целей. Однако железнодорожники и беженцы находили способы проникнуть в вагоны по пути следования; когда в горячем боксе приходилось перегружать продукты между поездами, потери были неизбежны.
Что касается содержимого продуктовых наборов АРА, то первой остановкой был московский цех переупаковки, где, как писал Эллингстон, возник «новый порядок опасностей; например, при составлении почтовых посылок рабочие развили в себе талант заменять три фунта чая оловянной фольгой, сахар -песком и даже опорожнять банки из-под молока и снова наполнять их водой. Изобретательность похитителя еды не знала границ».
После того, как посылка с продуктами питания попала в предполагаемый окружной штаб, возник дополнительный набор опасностей, таких как кража карточек с уведомлениями почтовыми работниками, неправильная доставка посылок из-за поддельных документов, удостоверяющих личность, и другие формы тонкого мошенничества со стороны офисных работников на пунктах выдачи денежных переводов с продуктами питания, которые знали личность получателей, которых из них невозможно было найти», и такая другая информация, которую требовалось использовать».Так было часто: несколько округов сообщили о широко распространенной спекуляции продуктовыми упаковками на складе АРА, связанной с продажей заказов на доставку посторонним лицам.
Именно этот вид воровства — работа внутри компании — вызвал наибольшую головную боль у спасателей, когда еда прибыла в штаб округа. Местный персонал, возможно, и занимал желанные должности, но большинство из них не имели права на получение регулярных продуктовых наборов АРА, а с голодными семьями дома соблазн был велик. В любом случае от воровской привычки к настоящему времени было трудно избавиться, даже если ее целью была организация помощи голодающим, кормящая в основном детей. Лучше рассматривать этот акт как нечто иное, чем кража — как кассир в Уфе, который после того, как была обнаружена неточность в бухгалтерском учете и расследование разоблачило его, настаивал на том, что советский закон допускал ему определенный процент ошибок.
Всем округам пришлось бороться с эпидемией воровства, и, похоже, ни один из них не пострадал сильнее, чем другие, хотя есть признаки того, что Одесса оправдала свою репутацию места исключительных эксцессов. Хаскелл обратил внимание на заявление Джона Ланге, тамошнего портового офицера АРА, о том, что «он видел много воровства в своей жизни, но всех воров следует отправлять в Одессу для прохождения аспирантуры».
Большая часть мелких краж была совершена менеджерами кухни, которые были в состоянии обслуживать себя сами. В своей книге «Россия перед рассветом» Маккензи рассказал о своем участии в разоблачении того, что, вероятно, было типичным случаем такого рода взяточничества, когда он сопровождал трех сотрудников АРА в инспекционной поездке по кухонным районам Самары. Естественно, группа прибыла на место происшествия без предупреждения. Вождь, вероятно, Шафрот, открыл крышку одной из медных кастрюль с детским обедом, сунул туда большую деревянную ложку, размешал содержимое, а затем зачерпнул полный половник. «Рисовая масса должна была быть довольно густой. Он обнаружил жидкую жидкость, в которой было несколько рассыпанных зерен риса». Он повернулся к Маккензи: «Посмотри на это», — сказал он, наливая водянистую смесь обратно в кастрюлю. «Ты понимаешь, что это значит, не так ли? Кто-то украл рис для детей. В нем должно быть тридцать фунтов риса, а не семь».
Главой местного комитета был священник; женщина, занимавшаяся сжиганием навоза, сказала американцам, что он был в церкви, пошел помолиться о большем облегчении голода. Если бы он знал, что готовится там, на кухне, он мог бы молиться о помощи другого рода.
Местный глава АРА был крупным мужчиной с крупным телом и большой головой. У него были прямые манеры солдата, привыкшего работать на передовой. Он подошел к котлу и взглянул на его содержимое. «Дай мне миску», — приказал он. Тщательно перемешивая блюдо со дна, он набрал и взвесил полную миску. Он знал, сколько это должно весить. Весы показали, что две трети риса было украдено.
Брови шефа нахмурились. «Пошлите за комитетом, — коротко сказал он.
В зале было очень холодно, и посетители, еще не оттаявшие после путешествия, не сняли своих теплых пальто и, вероятно, немного походили взад-вперед, чтобы унять свое нетерпение. Когда комитет собрался, шеф предъявил им доказательства и потребовал объяснений. Повествование Маккензи становится мелодраматичным:
Тут же священник разразился бурным потоком речи. Он был маленьким жирным человечком с длинными черными волосами, слегка завитыми на концах, - обычная манера, которой придерживаются священники греческой церкви в России. Он пытался отшутиться. Случайность! Такие вещи иногда неизбежны! Какой-то глупый человек неправильно произвел замеры! Он рассмеялся. Другие члены комитета, худые крестьяне, которые стояли и крутили в руках свои кожаные кепки, нервно присоединились к смеху. Случайность!
Брови администратора потемнели еще больше. «Они думают, что это чертовски смешной вопрос, не так ли?» — пробормотал он. Он бросил им одну фразу, так тихо, что я не смог разобрать слов. Они подпрыгнули. Казалось, что каждый из них почувствовал руку агента Чека у себя за воротником.
Как и следовало ожидать, в этот момент обвиняемые начали указывать пальцами друг на друга. Комитет был распущен, а его запасы изъяты; предстояло выбрать нового. Судьба распущенного священника и его сообщников-крестьян неясна, но не душевное состояние их обвинителей:
По лицу администратора было видно, что он чувствует; но мы знали его чувства по своим собственным. Если бы мы были военным трибуналом, мы бы приговорили воров к смерти, и я, например, если бы понадобилось, принял бы участие в исполнении приговора. Большинство преступлений можно простить. Обычную кражу можно смягчить, убийство при определенных обстоятельствах можно простить, есть даже случаи трусости, которые мы согласны забыть. Но люди, которые крадут еду у своих собственных голодающих детей, не заслуживают жизни.
Это была морально принципиальная позиция, но совершенно нереалистичная в охваченной голодом России, где все кражи были обычным делом. Работнику по оказанию помощи пришлось нелегко приспособиться к этой реальности и научиться жить в ее многочисленных оттенках серого, как заметил Эллингстон: «В его глазах вор был вором, и потребовалась значительная связь