этот принцип на практике в своей собирательской работе. При таком записывании и изучении вскрывается картина широкого бытования сказки. Стационарный метод сплошного записывания позволяет судить о степени распространенности сказки вообще, о жизни сказки, о видах и сравнительной распространенности отдельных сюжетов по районам, о распределении материала по полу и возрасту, о естественных формах бытования сказки и т. п. Так, например, вскрылась необычайная интенсивность жизни сказки в детской среде, что дало А. И. Никифорову возможность выделить особый жанр детской сказки, определяемый как со стороны содержания, так и со стороны исполнения. Сплошное записывание дает возможность установить закономерную связь репертуара и его форм с географическими особенностями и экономикой края.
При таком способе собирания нет необходимости публиковать все записанное. Оно может храниться в архивах и быть доступным для специальных исследований и изысканий. Для науки важны не только лучшие, но все материалы в их совокупности для всестороннего и разнообразного изучения.
Таким образом можно избежать некоторой односторонности, которая получается, если ограничиться изучением только лучших образцов. Но изучение материала по исполнителям таит в себе опасность преувеличения роли отдельных лиц и забвения специфически фольклорной стороны дела. Подобно тому как история литературы не есть сумма биографий и произведений, так в еще большей степени фольклор не есть сумма текстов при известных исполнителях. Исполнители и их тексты отражают какие-то, еще недостаточно изученные процессы, совершающиеся в фольклоре закономерно. То, что у нас иногда изображается как индивидуальное творчество отдельных лиц (психологизация, внесение мотивировок, приближение фантастики к реальному быту, использование пейзажей и т. д.), на самом деле отражает общие, совершающиеся в фольклоре процессы. Изучение творчества отдельных лиц создает только базу для изучения этих процессов, оно должно привести к фиксации этих процессов, их форм и разновидностей. На сегодняшний день такая работа еще не проделана. Так, Н. П. Гринкова еще в 1934 году писала: «Если детально присмотреться к статьям о сказочниках и к тем биографическим заметкам, которые приводятся перед текстами того или другого сказочника в сборнике, то получается впечатление, что все это еще эскизы, наброски, показывающие лишь общее направление в работах собирателя. Исчерпывающей же проработки мы пока не имеем»[991].
У нас иногда противопоставляют старое учение о безличности народного творчества новому пониманию глубокой роли именно личного творчества. Такое противопоставление определенно неправильно. Старому пониманию народности (представленному особенно в учении Гриммов) мы должны противопоставлять новое понимание народности, а не снимать проблему народного творчества, заменяя ее изучением творчества отдельных лиц ‹…›
Таким образом, вопрос о бытовании сказки – не просто этнографический или литературный, это весьма сложный вопрос, большая теоретическая проблема.
Формы бытования сказки
Сказка не создавалась сразу как готовый жанр. Как мы уже видели, она коренится в обрядовой и культовой жизни народов, она развивается из мифа. Соответственно и формы ее исполнения, какие мы наблюдаем сегодня, развились из форм бытования мифа. Но изучение бытования первобытного мифа не входит в наши задачи. Филологическая традиция западноевропейской науки такова, что в большинстве случаев мы имеем только тексты мифов, а способы их использования остаются неосвещенными. Нам пока достаточно указать, что мифы имеют магически-заклинательное значение, что ими пользовались в производственных целях.
Следы такого использования текстов, предшествовавших сказкам, сохранились и по сегодняшний день у многих народов. Это отмечено уже западноевропейской наукой[992]. У нас вопрос этот впервые был затронут в работе В. Н. Харузиной «Время и обстановка рассказывания повествовательных произведений народной словесности»[993], но широкое освещение получил в замечательной работе Д. К. Зеленина «Религиозно-магическая функция фольклорных сказок»[994]. Зеленин заметил существующую у некоторых народов сезонность в рассказывании сказок. Иногда сказки можно рассказывать летом, запрещается рассказывать зимой. Известны запреты на рассказывание сказок в ночное время. Зеленин показал охотничью основу этих запретов, сохраненную и переосмысленную в таких, например, запретах, как «Летом нельзя говорить сказки, овцы падают», показал, что сказка некогда имела значение оберега, заклинания и составляла часть обряда.
Однако в настоящее время на русской почве такие запреты возможны только как реликты и не ими определяется характер жизни сказки. Если мы можем говорить о ритуальном происхождении сказки, то почти ничего не известно о ритуальном ее исполнении и об историческом развитии этих форм исполнения. Между тем исследование, произведенное Зелениным, наводит на мысль, что не только функция сказки стоит в связи с ранним производственно-магическим использованием сюжета и акта рассказывания, но что и исполнитель был не любой человек, а принадлежал к известной профессиональной касте (см.: И. Л. Бродский. «Следы профессиональных сказочников в русских сказках»). Однако, как уже указано, к настоящему времени сказка освободилась от обрядовых связей, и рассказывание превратилось в чистый акт художественного творчества и свободно от ограничений и запретов более ранних стадий развития.
Очень скудны наши сведения о бытовании сказки в Древней Руси. Известны церковные запреты на рассказывание сказок, приведенные нами выше. Они свидетельствуют о том, что сказка существовала и что рассказывание практиковалось настолько широко, что требовалось вмешательство церковных властей. Церковь чуяла в этом рассказывании грех, причем грех состоял не только в развлекательном характере сказки, церковь ощущала в ней враждебное мировоззрение: рассказывание сказок в проповеди Кирилла Туровского упоминается наряду с верованием в волхование, в гадание по птичьему пению и проч.
Сведений о бытовании сказки этого времени немного. Богачи держали сказочников, которые рассказывали им сказки от бессонницы (XII век). Несомненно, что сказки рассказывали скоморохи, в том числе сказки «срамные». Сказочников держали цари. Иван Грозный держал трех слепых сказочников, которые рассказывали ему по сказке при отходе ко сну. Сказочника, называемого Иваном, держал царь Василий Шуйский. Известны сказочники царя Алексея: Клим Орефин, Петр Сапогов, Иван Путятин. Это первые имена русских сказочников. Из приходно-расходных книг видно, что вознаграждение они получали обувью, кафтанами, сукнами [995]. Позднее сказочники известны были и в помещичьем обиходе (см., например, об Арине Родионовне, няне Пушкина, у Азадовского) Но все эти данные еще ничего не говорят нам о формах бытования сказок в народной среде.
Надо признать, что, несмотря на большую собирательскую работу и то внимание, которое у нас уделяется исполнителю, вопрос этот все же еще не изучен исчерпывающе. Такая недостаточность зависит от методов собирания. Обычно собиратель, явившись на место, ищет сказочника. Если поиски успешны, собиратель идет к нему или, наоборот, сказочник приходит к приезжему и собиратель работает с ним, т. е. записывает от него. Покончив с одним, собиратель обращается к другому. Что при таком способе мы ничего не узнаем о естественных формах бытования сказки, это очевидно.