тебя послал.
Замерло всё, заледенело лицо царицы Марины Юрьевны.
– Девчины, до тылу! – тихо, остро прикрикнула на фрейлин.
Отхлынули девки.
– Мне и только? Не кламство[25]… не брехнья?
Тут уж потерял страх Тарас, как до дела дошло, хотя взор царицы жёг Тарасу даже и веки:
– Да то две вести, матiнка царица велика, з вуст тобі, а з паперу самому царю[26].
– Да устами шибче! Допоки не пам’ятал[27]! – как бы с недоверчивой всё улыбкой строго велела царица.
– А передав Иван Мартыныч-боярин, передав, що малину збирати пора.
Словно ясной зимней зорькой побило гладкие щечки царице Марине Юрьевне… Только вдруг метнула она взор-молнию куда-то выше Тараса и крикнула фрейлинам:
– А ну-ка, до двери! Шибко, шибко!
И сама голубицей порхнула к дверям «палат царских». Сзади подпёрли Тараса сладостной лавой девки-фрейлины. Иные и ущипнуть его со смехом старались, а Тарасу даже не обернуться было – так они давили сзади. Поди догадайся, которая щипалась!
Распахнул страж-касимовец дверь царской избы – лёгенько взлетела кружевная царица Руси на низкое крылечко да и мыркнула в сумрак сеней.
Тарас невольно заартачился пред дверьми и тьмою той, куда вроде и не приглашали его, однако ж девки навалились сзади срамным теплом и втолкнули Тараса в сени. И со щипками и весёлыми пинками стали пропихивать его дальше. А потом только дали игривый подзатыльник и пропали все куда-то в сторонку, а Тарас оказался в такой светлице, какая ему и во снах не виделась и не грезилась. За миг пред тем, правда, облапали его всего руки вовсе не девичьи – искали шустро, не проносит ли при себе Тарас убийственного острия какого.
Так и оцепенел Тарас… Слыхал он про чудесные гетманские да атаманские скарбницы, которые тайные, спрятанные в плавнях, иные даже на островках, кои могут сами утонуть на время, когда угроза грабежа на подходе. А в тех скарбницах – злата, каменьев, блюд и бисера, оружия драгоценного крымского, турецкого да и ляшского, ковров, парчи и всего, что ни на есть драгоценного на свете тремя возами не вывезти! Вот такая и должна быть та скарбница, как предстала очам Тараса сия светлица в царских палатах, хоть и деревянных.
– Красиво-то як! – невольно прошептал Тарас.
И сам себя услыхав в глухой тишине, кинулся перстами перекрестить себя, смекнув, а вдруг блазнится ему такое диво? Завертел головой, ан икон не увидал. Не было икон ни в одном углу светлицы при сем земном богатстве!
– Што закруцийся, як чиж в силку[28]? – вдруг услышал Тарас насмешливый, хрипловатый голос, мужеский однако. – Ослеп, це што?
Царицы в богатой светлице не видать было, а оказалось, что есть в ней царь, коего сразу и не приметить, хотя свет чисто лился в окна, не слюдяные и уж вовсе не бычьи, а в настоящие веницейские стекла-филёночки в свинцовых оправах.
Царь и великий князь Дмитрей Иванович сидел как бы весь в тени, обонпол потока света из окна, в углу, на походном троне, резаном тут наспех, а потому грубо, из дуба. Снаружи хоть к самому окну прильни – не увидать царя в палатах, как того он и желал: мало ли, и стрельнуть могут из пищали, а из лука тоже достать не труд при таком-то ясном окне, хоть и занавесочка на нём была кстати.
Тарас успел вглядеться в гору парчи прежде, чем для порядку ниц пасть: из-под большой шапки с пером смотрели на него большие и тёмные грустные глаза, напомнившие Тарасу взоры собак, что по дороге к Москве выглядывали ему навстречу, на въезде в брошенные села, из притворов разграбленных церквей.
– Батько цар і великий князь!
– Давай живо! – колыхнул парчою царь.
Однако ж неторопливо, не порвать бы, извлёк Тарас из тайного кошеля нательного, данного ему Заруцким и засунутого аж под копчик, грамоту Заруцкого.
Оба стража кинулись было из-за спины Тараса выхватить послание и передать царю, но тот жестом остановил их и не погнушался принять послание самолично. Притом вновь пригляделся к Тарасу и нехорошо усмехнулся. Тотчас стражи оттянули Тараса за плечи.
Царь зорок был вдаль, развернул маленькую грамоту и, вытянув руку – теперь к окну, – быстро пробежал глазами две корявые строчки. И тут Заруцкий намекал ягодой-малиной, однако ж для царя загодя были сооружены иные тайные знаки. Узнал тушинский царь, что не пропало посольство Заруцкого на Сечь и приведёт он немалую силу, с коей после окончательного покорения Москвы можно, да при поддержке донцов, по очереди разгромить панов – и гетмана Рожинского, и королевского ротмистра Сапегу, пришедшего, однако, на Москву без воли и приказу круля Посполитного. Только надо поначалу их умно развести друг от друга подальше, ведь хоть и не в дружбе они меж собою, да на помощь друг к другу придут сии волки.
Тушинский царь усмехнулся: насчёт последнего уж можно было не беспокоиться – литвин Сапега с козацким гетманом, давно присягнувшим крулю, уже поделили Русь и на днях могли разойтись о сто конь по своим будущим русским вотчинам. Да всё равно знать бы, на кого кость поставить, а не холопов с пиками-пищалями считать!
– Устами передавал што? – спросил царь Тараса.
– Батькові царю нiчого, – честно моргнул Тарас.
Тут послышался некий шум и гул за стенами. Внезапно из полумрака явилась как бы дородным привидением царица Марина Юрьевна и бросила великому князю, царю и мужу своему, теперь то ли первому, то ли новому, поскольку первому, Гришке Отрепьеву в образе царя Дмитрея, полагалось бы тут сидеть уже как есть патентованным призраком:
– Рожинский там!
– Адводзь яго[29]! – трепетнув веками, махнул рукой царь.
– Мне насладуй! – махнула ручкой царица Тарасу.
Как во сне бывает – раз, и ты уже в месте ином, ещё более неведомом, – оказался Тарас в какой-то каморке, набитой всяким скарбом подешевле, а ещё шкурами всякими с кислой отдушкой и тюфяками. И в такой близи от царицы очутился в этой тесной тьме Тарас, что и дышать забыл, только сердце рвалось сквозь рёбра, как таран стенобитный.
– Рой тутай!
По наитию нашёл Тарас под тюфяками крышку, как от большого сундука, приподнял её, из-под крышки дохнуло свежей могилой.
– Беджешь моим правдживём… верным… рыцерем?[30] – вдруг жарко шепнула царица.
Руки Тараса были заняты скобой и тяжестью крышки, а то бы куда их девать!
– Довіку твій вірний лицар, матінка цариця![31] – едва пролепетал Тарас.
Прикоснулась царица Марина тыльной стороной своих холодных и душистых пальчиков губ Тараса, будто слегка хлестнула по ним. А за сим ещё