сильная. Она бросает вызов всем трудностям, и так было с самого начала. Она справится с этим. Она спасет нас от этого, и все, что нам нужно сделать, это дать ей шанс.
Я качаю головой, эта мысль, как яд, разливается у меня в груди. Я не могу позволить себе, чтобы такая надежда тянула меня вниз, предлагая мне какой-то покой, который никогда не наступит. Может быть, он говорит это ради блага Маркуса, чтобы дать ему повод для борьбы. Дать ему хоть малейший луч надежды, пока он медленно угасает. Это любезность, которую мы должны были оказать ему несколько дней назад.
— Это… невозможно, — говорит Маркус, с трудом выговаривая слова.
— Для нее было невозможно пережить ванну или то гребаное дерьмо, которое я с ней сотворил после того, как тебя подстрелили, но она пережила. Она боец, Марк. Поверь. Она придет за нами, и когда это произойдет, тебе лучше быть живым, потому что после того, через что ей предстоит пройти, ты будешь ей нужен. Ты нам всем будешь чертовски нужен.
Роман обращает на меня свой темный взгляд, молчаливо требуя, чтобы я верил каждому его слову.
— Ты действительно в это веришь? — Спрашиваю я. — Ты думаешь, она сможет справиться с этим?
Роман кивает, его кожа снова становится липкой.
— Если кто и может это сделать, так это Шейн. Она придет за нами, брат, — говорит он, убежденность и абсолютная вера в нее ясно читаются в его глазах. — И ничто не встанет у нее на пути. Она зашла так далеко, Леви. Теперь она не сдастся.
Тяжело вздохнув, я киваю. На каком-то уровне я знаю, что он прав, несмотря на мой страх перед тем, через что ей придется пройти, чтобы дойти до этого.
— Она не выйдет из этого той же девушкой, что и была.
— Нет, не выйдет, — признает он. — Именно поэтому нам нужно беречь силы. Мы должны быть готовы к ее приходу, потому что она ворвется сюда с оружием наперевес, и мы будем нужны ей за спиной, подготовленные и готовые забрать то, что принадлежит нам.
10
ШЕЙН
Пронзительный крик прорезает темноту, и я распахиваю глаза в знакомой комнате, которая мгновенно успокаивает меня, пока я не вспоминаю, что меня здесь быть не должно.
Я в своей комнате, той самой, которую занимала на верхнем этаже тюремного замка парней, и на мгновение я почти убеждаю себя, что все это — дерьмовый сон, что мы снова в замке, а мальчики спят в своих спальнях, что война в особняке ДеАнджелисов была просто дурным сном, и что их у меня не забрали, что моя мать — не лживый кусок дерьма… что Джованни не вколол мне в вены какую-то хрень и не взял меня в плен, в очередной раз.
Моя голова болит, а тело наливается тяжестью, но когда крик звучит снова, решимость пронзает меня насквозь. Я пытаюсь сесть, но тяжесть в руках и ногах намного сильнее, чем я осознавала. Осознав, что я связана, паника тут же начинает нарастать.
— Какого черта? — Я выдыхаю. Это не может повториться. Я была так близка. Все, что мне нужно было сделать, это открыть их камеры и найти способ освободить их, тогда мы бы выбрались оттуда, но у Джованни были другие планы.
Я натягиваю путы, и слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю, что именно он собирается со мной сделать. В конце концов, не зря же он называет меня своей новой невестой.
Я должна выбраться отсюда. Я не могу стать рабыней его больных желаний, не буду.
Я одна в своей комнате, и хотя все кажется таким знакомым, что-то не так. Полуденное солнце проникает в маленькое окно, но я не могу понять, в чем дело. Возможно, это одиночество. Раньше я слышала непрекращающийся бой барабанов Леви и завывающий смех Маркуса, но теперь я слышу только плач, который настолько чертовски громкий, что я боюсь за невинную душу, из которой он исходит.
Гребаный крик новорожденного.
Ребенок. Ребенок Романа.
Во мне вспыхивает надежда. Может быть, то, что я здесь, — это хорошо. Возможно, это именно то, что нам нужно, чтобы приблизиться к сыну Романа. Не проходит и двух секунд, как на меня обрушиваются тяжелые воспоминания: я вспоминаю язвительные слова, которыми Джованни выплюнул в адрес своего старшего сына, дразня его правдой.
Это вовсе не ребенок Романа.
Он Джованни, и, несмотря на то, что у меня нет права врываться и пытаться спасти этого маленького ангела, я чертовски уверена, что попытаюсь. А какой еще у меня есть выбор? Мальчики внизу, в камерах, умирают. Роман и Леви выглядели так, будто им тяжело, но у них еще есть время. А вот Маркус… Я никогда не видела, чтобы кто-то был так близок к смерти.
— Ему осталось недолго, — пробормотал мне Леви. Эти три слова опустошили меня.
Прилив эмоций, который я испытала, обыскивая эти ужасные камеры, был ошеломляющим, а всплеск надежды, когда я нашла их — был недолгим. Они были живы, но незнание того, как освободить их или доставить в безопасное место, заставляло меня чувствовать себя неудачницей. Их тела, изголодавшиеся и истощенные, были недостаточно сильны, чтобы вернуться к машине. Длинный туннель был бы для них непосильным испытанием, а Маркус? Как я собиралась ему помочь? Тащить его задницу всю дорогу? Мальчики попытались бы поддержать его, но это было бы слишком. Такая прогулка убила бы его.
Все эти неизвестные переменные перестали что-то значить в ту секунду, когда я почувствовала присутствие Джованни, и поняла, что мне крышка. Я увидела это в глазах Леви, страх и агонию от осознания того, что меня ждет. Черт. Я должна была сначала убить Джованни. Мне следовало придумать план получше, но я была слишком поглощена желанием увидеть парней живыми. Я была идиоткой, и теперь я здесь, привязанная к своей старой гребаной кровати, а в соседней комнате кричит новорожденный.
Кто-нибудь, пожалуйста, позаботьтесь об этом гребаном ребенке. Он в беде, ему нужна еда или новый подгузник… или… Я, блядь, не знаю. Я ни черта не смыслю в детях, но знаю, что им нужно внимание и любовь, чего он явно не получает. Он был бы так счастлив с нами. Мы могли бы предложить ему хороший, любящий дом, но теперь я не знаю, захочет ли Роман даже попытаться. Нужен ли он ему еще? Захочет ли он по-прежнему иметь последнюю частичку Фелисити, зная, что ребенок — его