открываются немного шире, мягкая улыбка трогает уголки его губ.
— Такая чертовски красивая.
Блядь, блядь, блядь.
Что мне делать?
Я крепче сжимаю его руку, дергаю за нее, тяну, позволяя ей тяжело упасть на пол, — все, что угодно, лишь бы привлечь его внимание.
— Давай, Маркус. Это я, — умоляю я, слезы текут по моему лицу. — Посмотри на меня. Ты не умер. Я здесь. Приди в себя. Я прямо здесь.
— Императрица? — Позади меня раздается шепот, похожий на вопрос, и я снова хватаюсь за масляную лампу, выпуская руку Маркуса и практически бросаясь к темной камере через плечо.
Я врезаюсь в решетку, в груди сразу же начинает болеть, когда я обнаруживаю Романа, растянувшегося в дальнем углу, прислонившегося к задней стене, его голова тяжело опущена.
— Роман? — Я зову, мои глаза сканируют его измученное тело.
Его голова медленно поднимается, и усилие выглядит болезненным, но он не останавливается, пока его обсидиановые глаза не встречаются с моими, сама тяжесть его взгляда опускает меня на колени.
— Я же говорил тебе… бежать, — выдыхает он, откидывая голову к бетонной стене и отказываясь отвести от меня взгляд.
Я качаю головой, поспешно вытирая глаза.
— Я не оставлю тебя, — говорю я ему, позволяя ему услышать решимость в моем голосе. — Я не оставлю вас здесь умирать. Где Леви?
— Посмотри на нас, императрица, — выдыхает он, не утруждая себя ответом на мой вопрос. — Мы все равно что покойники. Спасай себя.
Я качаю головой, скольжу взглядом по решеткам, пытаясь придумать способ, как вытащить их. Должен быть ключ… что-нибудь.
Развернувшись, я мчусь к последней камере в задней части, страх тяжелым грузом ложится у меня внутри, когда я направляю масляную лампу на решетку. Тело лежит на полу, и я втягиваю воздух, обнаруживая Леви, распростертого на бетоне, неподвижного… не… Нет.
— Леви? — Я хватаюсь за прутья. — Леви. О Боже, нет.
Он отрывает голову от бетона, глаза открываются крошечными щелочками.
— Шейн? — бормочет он, как будто не может поверить в то, что видит. — Это ты, малышка?
Облегчение проносится сквозь меня, как гребаная ракета, и я снова падаю на пол.
— Да, Леви, — выдыхаю я. — Это я. Я собираюсь вытащить тебя отсюда.
— Тебе надо было бежать, — говорит он мне и стонет, пытаясь подняться с пола, но это слишком сложно, и он довольствуется полуползанием, ставя одно колено перед другим, прежде чем рухнуть на пол. Он оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку через решетку и взять меня за руку.
Я крепко сжимаю его руку, цепляясь за него изо всех сил, поскольку воспоминание о том, как он умолял меня не смотреть, выворачивает меня изнутри.
— Тебе здесь небезопасно, — говорит он мне, его кожа такая же липкая и бледная, как у его братьев… только у Маркуса … черт.
Слезы текут по моему лицу, когда я смотрю в камеру прямо напротив камеры Леви и обнаруживаю Маркуса там, где я его оставила, бормочущего нежности о том, как прекрасно я выгляжу на небесах.
— Он умирает, да?
Леви кивает, и, похоже, ему требуется вся его энергия, чтобы поднять на меня взгляд, его темные глаза полны горя.
— Да, Шейн. Ему недолго осталось. У него инфекция. Но я рад, что ему удалось увидеть твое лицо в последний раз.
Я качаю головой.
— Нет, — требую я, вытаскивая свою руку из его слабеющей хватки и поднимаясь на ноги, отчаяние овладевает мной. Мой взгляд перемещается слева направо, от камеры Леви к камере Романа и обратно к камере Маркуса. — Я собираюсь вытащить вас отсюда. Мы не для того прошли через все это, чтобы вы, ребята, сдались сейчас. Я вам не позволю. Я собираюсь вытащить вас отсюда.
Леви грустно улыбается мне, и я смотрю на него в ответ, но в тот момент, когда на его лице отражается ужас, а глаза расширяются от страха, острое жало впивается мне в шею сбоку, и позади меня появляется тело.
— Так, так, так. Кажется, моя невеста вернулась ко мне.
— ИМПЕРАТРИЦА, — рычит Роман, его тело врезается в решетку с отчаянием, которого я никогда раньше у него не видела.
И вот так я бесформенной кучей падаю к ногам Джованни.
9
ЛЕВИ
— Не прикасайся к ней, блядь, — рычу я, ударяясь грудью о холодные металлические прутья, когда мои пальцы сжимаются вокруг них, хватая так чертовски крепко, что костяшки пальцев угрожают проткнуть кожу. Я тяну изо всех сил, как будто могу прорваться сквозь них, но, черт возьми, это бесполезно. Мы построили эти клетки так, чтобы они выдержали ядерную бомбу.
Шейн падает, масляная лампа с грохотом разбивается о пол, и короткие языки пламени растекаются по проходу между камерами, а мой отец смеется со злорадным удовольствием.
— Какой позор, — говорит он, его глаза блестят, когда он пинает ногой, врезаясь в ее ребра и наблюдая за отсутствием реакции.
— Клянусь гребаным Богом, — рычу я, снова дергая за решетку, отчаянно пытаясь добраться до нее. — Если ты, блядь, прикоснешься к ней, я разорву тебя на части своими гребаными зубами.
Мой отец усмехается, его больной взгляд медленно переходит ко мне.
— Посмотри, что с тобой стало, сынок. Ты превратился в животное. — Он смеется, присаживается на корточки и демонстративно убирает волосы Шейн с ее лица, проводит пальцами по ее щеке и нежной коже шеи. — Держу пари, моя новая невеста тоже будет животным. Тугой и чертовски скользкой. Мне будет чертовски приятно уничтожить ее. Я должен поблагодарить вас, мальчики, за то, что вы разогрели ее для меня, подготовили к тому, что должно произойти.
Желчь подступает к моему горлу, и паника разливается по венам. Она прямо передо мной, всего в двух коротких шагах, и я ни черта не могу с этим поделать. Она никогда в жизни не была так чертовски далеко.
Полный ужаса взгляд Романа метнулся в мою сторону, отражая реакцию, которая написана и на моем лице. Этот ублюдок едва может держаться на ногах, но будь я проклят, если он не отдает все, что у него осталось, когда обращает свой свирепый взгляд на моего отца.
— Ты умрешь за это, старик, — рычит он, его тон полон яда, глубокий и раскатистый, с такой грубой интенсивностью, какой я никогда не слышал у своего старшего брата. Он дергает за прутья своей камеры, и, клянусь, на мгновение я вижу, как они сотрясаются, но, возможно, мне это померещилось.
Мы сидим в этих гребаных камерах уже…. Черт, я не знаю, как долго. Мы находимся в постоянном состоянии темноты,