трепал Шарлотту по руке и называл ее Круглолицей. Пока мы пили кофе, он изредка впадал в дремоту, но всякий раз вздрагивал и отгонял сонливость. Когда он отрывался от чашки и поднимал свою большую голову, я чувствовал на себе его долгий взгляд. Вот чего мне никогда не забыть: его глаза. У него были глубокие, причудливые глаза, и я был рад встретить человека с такими необыкновенными глазами. Эти глаза смягчали то глупое впечатление, которое производил на меня месье Лепренс, этот большой герой Шарлотты. Но вскоре он вновь задремал, и мы ушли. «Иногда он бывает и таким», – сказала Шарлотта. Я пропустил это мимо ушей и больше к этой теме не возвращался. Я знал, что она иногда его навещает. Я всегда мог определить, когда это происходило. Она возвращалась от него, вдохновленная то одной, то другой его абсурдной теорией. Возможно, она и сейчас с ним. А может быть, нет. Возможно, она с кем-то другим. Он обнимал ее теплую, спящую. Она обнимала его. Они шептали друг другу всякие нежности. Или ужинали вместе в ресторане. В любимом ресторане. У них есть общие любимые места, шутки, секреты…
Родриго прислушался к себе – не слишком ли его заносит? Ему не нравилось тяжелое чувство, которое подступало, когда он давал мыслям свободно течь. «Итак, мы не виделись несколько дней, – подумал он. – И что с того?» Сейчас он предпочитал думать, что у нее куча дел. Как и у него. Нужно разобрать целую кипу счетов и писем. Родриго вернулся к мыслям о делах. Он и без тяжести мог прожить.
Шарлотте нравилась внимательность Родриго. Не только внимательность по отношению к ней. Как он делает свое дело, как относится к своей музыке. Это было не похоже на ее старые предрассудки о целеустремленности. Она постепенно отказалась от своих привычных представлений о вещах (например, что амбиции – это эгоизм, а быть целеустремленным – значит принести себя в жертву). Такой подход вынуждал человека стать кем-то – то есть реализовать одну из граней, пренебрегая остальным. Всё больше и больше возможностей отсекалось – до тех пор, пока выбор не исчезал совсем. Оставался только один путь – идти к своей цели, становиться кем-то. Что плохо: эта колея когда-нибудь обрывалась, приводя туда, где в конечном счете оказываются все – в том числе те, кто кем-то стал. Что хуже всего: те, кто стал кем-то и сделал себе имя, живут и после смерти. Они оставляют после себя доказательства своей значимости. Следы на песке. Вечные следы. Вот что действительно страшно. И следы не обрываются. Стаи голодных волков идут по следу, выслеживают того, кто кем-то стал, выкапывают его из могилы, тщательно перебирают кости и прах, извлекая на свет доказательства значимости. Вот что самое страшное: бессмертные тени. К счастью, тут Родриго был согласен с Шарлоттой. В нем не было того, что так ее пугало. Нет, в нем не было того нечеловеческого, что заставляет людей ставить себе памятники при жизни. Вот что самое лучшее: ни амбиции, ни целеустремленность Родриго не превращали его в одностороннего человека. Он просто шел по своему пути, и его не беспокоило, что она выбирает другой.
Было непросто научиться принимать неожиданности. Родриго всегда считал, что стремиться к разнообразию – значит размениваться на мелочи. Много таких примеров он встречал в мире музыки. Многогранность зачастую оборачивалась посредственностью. Он привык наблюдать, как люди попусту растрачивают свой талант. А потом он встретил Шарлотту. Он не мог точно определить, что за человек она была. Она, как хамелеон, без конца меняла цвет. А он, как детектив, искал потерянный ключ к разгадке. Они были разными. Она была как вода – он сохранял твердость; она не отличалась прямотой – а он был прямолинеен, с трудом отпускал устаревшие модели поведения. Она была честолюбивой и амбициозной, но не бралась за всё подряд. Он предпочитал постоянство, но не шел по проторенной колее. В конце концов они сдались. Они полюбили друг друга.
Всё это требовало времени.
Они не сразу приняли узы любви. Узы были тошнотворными, а любовь в них – сомнительной. Она включала в себя тысячи вещей, которые их не интересовали: обладание, верность, обязательства, компромиссы, договоренности. Она включала в себя стирку, походы в магазин, приготовление пищи, покупку вещей, совместные поступки каждый день. А если любовь не превратит ваши дни в серую, обыденную, пошлую массу, то она сведет вас с ума. Она доведет вас до лихорадки, большие чувства испепелят и бросят вас в омут. Вас подхватит и унесет темная, разрушительная сила, которая неотвратимо завлекает всё в пучину горя. Любовь – это мучительно, любовь – это скучно, любовь – это тема, которой избегала даже Шарлотта. Она терпеть не могла крайностей любви. Она сказала Родриго, что им нужно отказаться от всего. Отбросить прежние нелепые модели. Они не должны походить на своих родителей, которых связывало совместное коротание дней в ожидании смерти. Они не должны быть безумными, слепыми или умирать за любовь. Не следует считать смерть главной целью любви и позволять ей витать вокруг. Самое время жить, жить, жить. Наступила эпоха справедливых сделок…
Что это значит?
Иногда Родриго приходилось прерывать быструю речь Шарлотты и просить ее объяснить.
Она сказала: это значит, что дело не должно доходить до драки. Конечно, шла война. И постоянное безразличие к беднякам, чернокожим, женщинам, меньшинствам; весь мир стал похож на выгребную яму с ядовитыми отбросами; слишком много людей, не хватало пищи, безрассудные политические решения принимались за закрытыми дверями и потом просачивались в народные массы. Но это не должно было коснуться тебя. Повсюду было дерьмо и мусор, но вовсе необязательно быть погребенным под этими завалами. Ты мог жить в быстром темпе, опережая события. Можно было танцевать джигу, переступая через дерьмо, обходя его стороной, – пока – упс! – ты снова не вляпался. Всё в порядке. У тебя есть право на ошибку. Только не останавливайся. Не дай делу дойти до драки. Ты можешь проскользнуть между кучами грязи. Ты можешь не замараться.
Иногда у Родриго возникало еще больше вопросов. Ты обмениваешь чувство ответственности на собственные интересы? Вот что значит «справедливая сделка»? Когда тебе кажется, что ты становишься гибкой, не значит ли это, что ты действуешь слишком жестко и быстро? Непродуктивно?
Она сказала: это значит, что Америка – не самое плохое место для жизни, а времена сейчас не самые трудные. Посмотри вокруг. Семидесятые годы! Денег достаточно, так что даже мы можем откладывать на черный день. Мы можем делать то, что захотим. Остаются места, где можно найти себе угол или создать его самим. Можно быть разборчивыми и выстроить жизнь, которая не будет спланирована заранее